Том 6. Статьи, очерки, путевые заметки
Шрифт:
Печальные люди с бронзовыми лицами, на которых тускло светилось воспоминание, – память, перемешанная с отчаянием надежды, – люди в белых одеяниях, подобных саванам, сидели вокруг костра, и это они создавали напев, исторгая звуки из флейт. Во всем этом, во всем, что их окружало, была странность противоречия. В Небе было воздушное золото и расплавленные изумруды, а люди с бронзовыми лицами смотрели не на них, но на красное пламя костра, с его дымной неверностью. На острове флейт Природа являла всю роскошь возможностей, но среди высоких деревьев и среди цветов, раскрытых как губы, ютились жалкие шалаши, где было тесно и скудно. Только одна высокая башня, круговая башня на холме, казалась бы прекрасной, если б она не походила так на призрак тюрьмы, и если бы не так сыто, пресыщенно, смотрели с нее черные ряды разнеженных коршунов. И четкие пальмы, с веерами их листьев, лиловые орхидеи, свисавшие с деревьев, огненные лепестки пламецвета, все говорило о знойной стране, но флейты пели о Севере, пели о Севере, и я слышал свист метели, я видел белоствольные березы, о которые бьется взметенный снег, видел сосны, широкие ели, тосковал в бесконечной зиме.
Почему эти флейты так странно звучат? Отчего их вид так причудлив? Почему в достижении звуковых вершин так явственен крик убитого? Отчего эти флейты белеют в густеющих сумерках?
Я встал с своего места и подошел к людям, бывшим у костра. Я мог говорить на их языке. Временами, когда я блуждаю, я могу говорить со всеми, на любом языке – как те, кто одержим Дьяволом.
Я спросил людей с темными лицами, кто они, что они, о чем повторно поет их долгая песня, какая странная, какая страшная чара в их белеющих флейтах. Они мне ответили.
«Откуда мы родом – мы сами незнаем. Наших отцов заманили сюда и бросили. Мы вечно тоскуем о дальнем. Нас завлекли, завели, обманули. Мы отовсюду окружены Тайной. Мы отовсюду скованы Морем, и у нас нет кораблей. Мы служим врагам, которые живут вон там, под охраною круговой башни. И, когда кто-нибудь на нас посмотрит ясней, чем другие, его отмечают, его окружают, его уводят в высокую башню, оттуда еще мы слышим зов его голоса, потом Человек-Светло-взор погасает, его тело бросают коршунам, его кости бросают нам, мы из них делаем флейты и поем нашу боль и надежду».
«Да, у нас есть надежда», сказал один из них. «Ибо две есть печали: одна – от силы, другая – от слабости; первая – крылья людей высоких, вторая – камень людей утопающих».
И один за другим каждый сказал свое слово.
«Бедный народ», промолвил один, «одна лишь величье мы знаем, величье неволи».
«Сколькие умерли, сколькие умерли», промолвил другой.
«К чему стремиться? Повсюду нас ночь обоймет», был еще голос.
«Мы крики, мы стоны», был еще голос. «Мы отсветы раковин».
«Мы с теми, что проиграли, играя в судьбы».
«Нам снятся солнца без блеска, грядущие боги в оковах, моря, доныне еще не названные, вечно текущие к счастливым берегам».
И один воскликнул безумно: «Я родом невольник, но духом мститель».
И другой воскликнул безумно: «Я сплю, я вижу, есть путь, хоть длинный. Скитаюсь всюду, взбираюсь всюду, на концы света, где поют ангелы».
И раздался голос: «Если нет свободы, у нас есть амулеты – амулет мести, драконит».
«Месть – услада богов», закричал самый дальний.
И все закричали, склоняясь один к другому, так что лиц их не было видно: «Пой и проклинай».
«Уйди – или пой и проклинай», закричали они мне, как исступленные, и музыка флейт зазвучала опять, от самого нежного звука до страшного вопля убитого. От костра на мое лицо упал красный отсвет. Я отступил от них. Я вспомнил свой Север, я понял, что в это самое время там рождается красное Солнце рассвета, и с отчаяньем бросился на землю.
Я вернулся на Север, не мыслью одною, но также и телом. Я стал своим со своими, северным с Севером, с Русскими Русским. Нет, уж скажу – Славянин со Славянами. Славянин, это слово – светлее, звучнее, и больше вмещает в себя. В этом слове не только есть сила: – грозная сила, смягчаясь, приобретает в нем вечный характер. Грубость откинута в нем, преображенною. К льдяному Северу протянулся Юг, румяные ленты рассвета и заката перекинулись в нем от Востока и до Запада, на плоских равнинах выросли горы, вечные, снежные, глубокие, обрывистые; между серыми лицами возникли светлые; бронзовые лица стали красотой; суша обнялась с текучею влагой; зашумело кругземное Море; мысли Коперника коснулась Земного Шара; блеснули рыцарские мечи; заиграла музыка; тонко затрепетал воздушный польский танец; развернулась улыбчивость вежливой мазурки; заиграла музыка, музыка флейт.
С детских дней до Русского слуха доходили вкрадчивые звуки Польской речи, замирали, слабели, снова доходили, скоро возникнут вкрадчиво и властно, вкрадчиво, но властно. Брат и Сестра были долго в разлуке. Они должны соединиться. Разлука создает ложные мысли, ложные чувства, ложные продольности пространства и фантазии. Все это гибнет от блеска лучей. Брат и Сестра устремятся друг к другу в первый же миг Свободы.
Польская речь – энергия ключа, который взрывает горы. Русский язык – разлитье степей, развернутость вольных равнин. Гордая бронзовая музыка согласных – влажная протяжная мелодия гласных – два языка, Польский и Русский – два великих теченья Славянской речи.
Когда звучит вдали Польская речь, Русский слух жадно прислушивается: – «Ведь это мой родной язык? Ведь это говорят по-русски? Нет, постой. Что-то есть еще. Я понимаю и не понимаю. В простое вмешалось таинственное. Не говорил ли я сам так, когда-то, давно-давно? Мы были вместе – потом я ушел».
О, в этой встрече есть странная прелесть – грустная песнь разлуки и свиданья.
Польский язык учит Русскую речь силе: он есть энергия. Там, где они совпадают, они одинаково сильны, или соперничают с вечной победой и без поражения, будучи оба содружно красивы. Там, где они разошлись, в протяжных звуках Русской речи слышится мягкость серебра, в судорожно-сжатых порывах Польской речи слышатся вскрики железа и бронзы. Русский скажет: «Ветер». Поляк молвит: «Wiatr». Русский промолвит: «Ничего». Поляк бросит: «Nic». Русский крикнет: «К оружию». Поляк отзовется: «Dobroni».
Нам, Русским, нужен Польский язык, ибо он учит мести. Учит силе. Быстроте.
Русским нужна Польская душа. Ибо Польские судьбы велики и печальны, красивы и безумны. Они учат разбегу морского вала, бесстрашию замысла, твердости в самом паденьи за паденьем до дна есть восстанье из мертвых.
Величие жертвы – источник всемирной бессмертной Красоты. Чем туча темнее, тем страшнее гроза, тем ярче расцветы цветов и деревьев в опьяняюще свежем воздухе.
Я вернулся на Север. Это было осенью. Золотой Сентябрь слился с вольным дыханьем Октября, с бодрящей его свежестью. Золотая осень побледнела, стала серой, в потускненьи смешались в ней грязь и кровь, завыли вьюги, и был дикий Декабрь. Мимо меня проходили толпы, мимо меня проходили солдаты, мимо меня проносили трупы, мимо меня пронеслись победные вскрики смелых, быстро сменившись хохотом наглых и стонами раненых. Лик Человека изменился и надолго стал ликом Зверя. Несколько дней свободы для честных и пристыженности – подлых сменились разгульностью наглого варварства, какого, мне кажется, еще не было нигде. Колесо Времени совершило свой полный круг, комья грязи сорвались с него, и мысль опять вступила в младенчество, вместо – слов был лепет, вместо быстрых и стройных движений – были судорожные хватанья и отвратительность цепляющихся рук. Младенчество дряхлости. Не светлый ребенок, а мерзкий Кощей. Сказка. Живые сказки. И, слыша в душе замирания флейт, я измененным голосом шептал.
Я с ужасом теперь читаю сказки, Не те, что все мы знаем с детских лет, О, нет, живую боль в ее огласке Чрез страшный шорох утренних газет. Мерещится, что вышла в круге, снова, Вся нежить, тех столетий темноты, Кровь льется из Бориса Годунова, У схваченных ломаются хребты. Рвут крючьями язык, глаза и руки, В разорванный живот втыкают шест, По воздуху, в ночах, крадутся звуки, Смех вора, вопль захватанных невест. Средь бела дня на улицах виденья, Бормочут что-то, шепчут в пустоту, Расстрелы тел, душ темных искривленья, Сам Дьявол на охоте. Чу! – «Ату! Ату его! Руби его! Скорее! Стреляй в него! Хлещи! По шее! Бей!» Я падаю. Я стыну, цепенея. И я их брат? И быть среди людей! Постой. Где я? Избушка. Чьи-то ноги. Кость человечья. Это – для Яги? И кровь. Идут дороги все, дороги. А! Вот она. Кто слышит? Помоги!