Том 7. Дневники
Шрифт:
Михаил Иванович очень мрачен, на днях уедет ненадолго, сегодня увидимся с ним, У Пелагеи Ивановны все еще болит горло.
Я свожу Женичку с Аносовой, он ей поможет, она опять пишет отчаянные письма.
Можно будет начинать издавать мои книги с осени в «Сирине». Метнер «не будет протестовать».
Звонил Руманов, хочет увидеться но делу и предлагает отвечать Мережковскому (если буду) в «Русском слове».
Заходил Женя — по дороге к пьяному художнику, может быть, и к Аносовой. Едет вместо меня слушать с тетей «Зигфрида» (Матвеев).
Звонил Пяст, рассказывал о футуристах. На вчерашней афише стояло: освобождение
Иду на Английскую набережную, 12. Там сначала пел граммофон — Варя Панина и Шаляпин — божественная Варя Панина… Потом говорили о футуристах, об Игоре-Северянине и об издании моих книг с осени и о том, что не стоит ехать читать «Розу и Крест» Станиславскому, он сам скоро приедет сюда.
Письмо от милой с поручением прислать весеннее платье — желтый сундук.
Лицо мое старится скоро. Нервничаю. Вечером — по приглашению — в «Нашем театре»: вечер Гольдони — «Слуга двух господ». Сидели с Зоновым. Многое было хорошо, хотя и недостатков много. Главное — во всем какой-то задорный и молодой дух. Стараются. Фетисова, как всегда, пленяющая (черная кровь), играла плохо, ходила по-бабьи в мужском костюме. Кроме того, говор у нее слишком русский. Игравший плохо короля в «Кармозине» был недурным Труффальдино. Было много вставок, сочиненных Гнесиным, — с пеньем и даже с импровизацией. Публика шумно аплодировала, успех настоящий. Импровизировал тот, который так ужасно играл Моцарта, и, хотя наивничал и вульгарничал местами, был очень недурен в образе милого и «гуманного» direttore. [69]
69
Управляющего (итал.)
У мамы обедали и вечером были гости — родственники. — Я вернулся из театра, говорил с мамой по телефону, тоскую, тоскую.
Милая, завтра пошлю сундук, господь с тобой.
27 марта
Сундук послан. К вечеру из окна комнаты милой я увидал (хотя и слева) молодой месяц под Венерой, а внизу — большой луч, по-видимому — прожектора.
Завтракал у мамы. Нервность, у мамы припадок. Толщина и задыхающаяся болтовня г-жи Мазуровой. Болтает, как теща кубиста.
В «Сирине» Михаил Иванович, по-прежнему мрачен. О том, что могут опять сойти с ума Зонов и Пяст. Инцидент с Пястом на диспуте Бурдюков — был, или г-жа Бурлюк (жена Кузнецова) все наврала? Вечером справлялся по телефону у Кульбина (не говоря имени), он ничего не слыхал.
Вечером у меня Вл. Н. Соловьев. Почти шесть часов сряду — болтовня вприпрыжку, с перескоками. Много хорошего. Ему еще нет 25-ти лет. Заметно, как он отходит от Мейерхольда, а Мейерхольд сам, по-видимому, сомневается в себе все более. Их самих мучит их сухая пестрота, они ломятся с «театральностью» в открытую дверь и никак не хотят понять, что человечностьне только не убьет, но возвысит и осмыслит правдивое в их «исканиях».
На столе у меня уже стоят те красные розы, которые сулила мне неизвестная дама. Письмо, сопровождающее их, уже хуже первого: вздохи и страсти.
30 марта
Дни невыразимой тоски и страшных сумерек — от ледохода, но не только от ледохода.
Вчера, беспокоясь, послал милой телеграмму, а сегодня получил ответ: «Милый не беспокойся все благополучно господь с тобой Люба». Сегодня же получил письмо о счастъи.Милая не приедет на Пасху.
Припадок у мамы, тяжелые разговоры в «Сирине» — о евреях, об отъезде из Петербурга. Тщетные попытки встретиться со стороны Руманова и меня. 4-го апреля буду читать «Розу и Крест» в обществе, основываемом Недоброво.
Днем в «Сирине» и у Терещенки с Ремизовым.
Милая моя, милая, господь с тобой.
1 апреля
Вчера днем у меня Женя, мама, тетя. Вечером — с М. И. Терещенко и Е. И. Терещенко — «Кармен». Мария Гай не в духе. Сегодня весь день и вечер стряпаю новое издание собрания стихотворений. Утром — журналист с юга. Заходила мама. Днем — у доктора, прибавил весу.
Мокрая метель, тоска, сообщений с ней нет, она меня забывает там сегодня. Милая, господь с тобой.
7 апреля
Сегодня — два месяца, как милая уехала от меня. 2-го и 5-го — письма от милой.
Поездка в «Сирин». 5-го М. И. Терещенко уехал до 11-го — в Киев.
3-го — «Гибель богов», встреча со Зверевой.
4-го — чтение «Розы и Креста» в тяжелой обстановке. Успех. Присутствовало 70 человек.
6-го (Вербная суббота) вечером — у Зверевой, проболтал 4 часа. Значительная и живая.
7-го — вечером у меня были Руманов и Пяст. Руманов о производстве бумаги, о новой газете, о Мережковских, о… еврействе.
8 апреля
В «Сирине» с А. М. Ремизовым, в соседней комнате — Щеголев.
9 апреля
Заходила мама днем. Бездонная тоска. Мысль об отъезде. Обед на Финляндском вокзале, печальный закат в Шувалове.
10 апреля
Наконец закончены тексты для нового издания трех книг стихов. Над указателями бился все эти дни. Днем — в «Сирине» на минуту, потом — с А. М. Ремизовым — покупали яички к Пасхе (милой, маме, Францу, тете, А. М. Ремизову). Алексей Михайлович купил зеленый малахитовый ящичек Серафиме Павловне, — вчера он достал у Пелагеи Ивановны аванс. Грустно, грустно все…
Второй раз звонил г. Всеволодский, предлагает устроить Любу летом «играть». Пишу милой. Письмо от милой.
Я купил путеводитель по Новгороду, но решил не уезжать до Пасхи.
11 апреля
В «Сирине», Михаил Иванович вернулся — мрачный и тревожный.
12 апреля
Я обедал в Белоострове, потом сидел над темнеющим морем в Сестрорецком курорте. Мир стал казаться новее, мысль о гибели стала подлинней, ярче («подтачивающая мысль») — от моря, от сосен, от заката.