Том 7. Художественная проза 1840-1855
Шрифт:
Так как Хлыщов в глубине своего сердца более питал склонности к двумстам тысячам, чем к самой Варюше, то и неудивительно, что посреди свадебных приготовлений он не упускал и других преходящих, менее существенных, но успевших пробудить его интерес целей.
«Надо, надо проститься с молодостью!» — думал он, приближаясь утром 23 августа к красильному заведению господ Дирлинг и К®.
И он вошел в приемную красильщика. Красильщица, как всегда, была одна. Пожав
— Что, мой кашне готов?
— Нет еще.
— Отчего же? Ведь вы обещали сегодня?.. А, а! Попались! Уж теперь не отделаетесь.
— Муж сказал, что не успел просохнуть.
— Ну, уж как хотите, я сказал, что, если не сдержите слова, я вас поцелую, и уж теперь прошу не гневаться…
И он хотел исполнить свое намерение, но она увернулась. Успев ухватить ее руку, он с жаром целовал ее.
— А когда же будет готов?
— Вечером.
— Рано ли?
— В семь часов.
— Мне нельзя: я так рано не могу быть.
— Ну так в восемь.
— И то нельзя. Можно в девять?
— Можно, приходите.
— Ну а если я приду в десять? — понизив голос, сказал он. — Мне давно хотелось с вами поговорить, — прибавил он еще тише.
— Приходите, — отвечала она тем же равнодушным голосом.
— И вы будете одни?
— Да.
— А муж?
— Он там, — указывая в пол, отвечала красильщица.
— А, там! — успокоенным тоном повторил Хлыщов. — Так можно?
— Непременно будет готов, — отвечала она.
В то же время в соседней комнате послышались шаги. Явился полосатый подмастерье с своей мрачной физиономией.
— Хозяин просит нумер семьдесят девятый, — сердито проговорил он.
— Прощайте, — переменив тон, сказал Хлыщов. — Я зайду за моею вещью или пришлю к назначенному вами времени.
Последние слова произнес он с особенным ударенном в вышел.
Отыскав вещь под нумером семьдесят девятым, красильщица молча подала ее мрачному подмастерью.
— Хоть бы ручку позволили поцеловать, — плачущим голосом проговорил он, потупляя глаза.
— Ни-ни! взял, что надо, и ступай, марш!
Но подмастерье не трогался с места.
— Больше ничего от вас не будет? — наконец спросил он уныло.
— Ничего не будет, — тем же строгим и резким тоном отвечала она.
— Небось другим позволяете…
— Что?.. иди… а то скажу… иди!..
— Каролина Францевна!.. я всё вижу… чем я такой несчастный…
— Иди, иди! — гневно перебила красильщица, топнув ложной и покраснев.
— Так вы так-то, Каролина Францевна!
— Идить, — нетерпеливо
— Уйду, уйду!.. сам уйду!.. — злобно воскликнул подмастерье. — Вижу, что нечего больше ждать, нечего! Вот вы теперь меня не жалеете, а я вас жалел, долго жалел…
— Идить! — прокричала опять немка.
— Ну уж теперь всё кончено, не пеняйте! сами не хотели выслушать… Увидите… я всё знаю…
Злоба душила его, и он ушел, произнося несвязные угрозы…
Пообедав и просидев у Раструбиных до десяти часов, Хлыщов пробирался в знакомую улицу.
«Сегодня прощусь с молодостью, завтра пообделаю делишки, приготовлюсь, а там и за солидную жизнь!» — думал он, довольный и судьбою, и проведенным днем, и предстоящим свиданьем.
Было уже темно. Однако ж, подходя к заведению господ Дирлинг и К®, он тотчас узнал силуэт русой головки, рисовавшийся в крайнем окне.
«Она ждет!» — подумал он, и сердце его забилось.
— Можно? — спросил он тихо, поравнявшись с окном.
— Можно, — громко отвечала ему красильщица.
— У вас никого нет? — спросил он тихо.
— Никого, — отвечала она громко.
— Я войду.
— Пожалуйте, пожалуйте. Я нарочно ждала, готово!
Он вошел.
— А ваш муж нескоро придет? — был первый вопрос его.
— Нет, он всегда там до двенадцати часов.
Хлыщов посмотрел на часы, было половина одиннадцатого. «Медлить нечего», — подумал он.
— Вот, — сказала хозяйка, показывая ему кашне, который лоснился как новый, благодаря превосходным качествам зеленой краски господ Дирлинг и К о.
— Что кашне! — сказал Хлыщов. — Бросьте его. Когда я носил к вам всю эту дрянь, вы понимаете, что не привилегированная нелиняющая краска ваша влекла меня сюда, а ваши чудесные глазки… Уж как хотите, а вы сегодня должны поцеловать меня, — заключил он, приближаясь к ней.
— Ах, как можно!.. что вы? муж есть… Идите! уж поздно.
— Нет, уж полноте… ну к чему?
И он хотел поцеловать ее. Она вырвалась и побежала в другую комнату. Там он догнал ее, она опять вырвалась и побежала в третью комнату, он туда…
Но здесь мы должны остановиться, чтоб выразить глубокое сожаление, пробуждаемое в нас неслыханным бедствием, которое постигло нашего героя. Бедствие, так неожиданно разразившееся над его головою, как по своей страшной оригинальности, так и по своим ужасным последствиям, заслуживает самого строгого описания.