Том 8. Стихотворения, поэма, очерки 1927

Маяковский Владимир Владимирович

[ 1927]

Общее руководство для начинающих подхалим ^*

В любом учреждении есть подхалим. Живут подхалимы, и неплохо им. Подчас молодежи, на них глядя, хочется устроиться — как устроился дядя. Но как в доверие к начальству влезть? Ответственного не возьмешь на низкую лесть. Например, распахивать перед начальством двери — не к чему. Начальство тебе не поверит, не оценит энергии излишнюю трату — подумает, что это ты — по штату. Или вот еще способ очень грубый: трубить начальству в пионерские трубы. Еще рассердится: — Чего, мол, ради ежесекундные праздники у нас в отряде? — Надо льстить умело и тонко. Но откуда тонкость у подростка и ребенка?! И мы, желанием помочь палимы, выпускаем «Руководство для молодого подхалимы». Например, начальство делает доклад — выкладывает канцелярской премудрости клад. Стакан ко рту поднесет рукой и опять докладывает час-другой. И вдруг вопль посредине доклада: — Время докладчику ограничить надо! — Тогда ты, сотрясая здание, требуй: — Слово к порядку заседания! Доклад — звезда средь мрака и темени. Требую продолжать без ограничения времени! — И будь уверен — за слова за эти начальство запомнит тебя и заметит. Узнав,

что у начальства сочинения есть, спеши печатный отчетишко прочесть. При встрече с начальством, закатывая глазки, скажи ему голосом, полным ласки: — Прочел отчет. Не отчет, а роман! У вас стихи бы вышли задарма! Скажите, не вы ли автор «Антидюринга» ^* ? Тоже написан очень недурненько. — Уверен будь — за оценки за эти и начальство оценит тебя и заметит. Увидишь: начальство едет пьяненький в казенной машине и в дамской компанийке. Пиши в стенгазету, возмущенный насквозь: «Экономия экономии рознь. Такую экономию — высмейте смешком! На что это похоже?! Еле-еле со службы и на службу, таскаясь пешком, начканц волочит свои портфели». И ты преуспеешь на жизненной сцене — начальство заметит тебя и оценит. А если не хотите быть подхалимой, сами себе не зажимайте рот: увидев безобразие, не проходите мимо и поступайте не по стиху, а наоборот.

[ 1927]

Крым ^*

Хожу, гляжу в окно ли я — цветы да небо синее, то в нос тебе магнолия, то в глаз тебе глициния. На молоко сменил чаи в сияньи лунных чар. И днем и ночью на Чаир ^* вода бежит, рыча. Под страшной стражей волн-борцов глубины вод гноят повыброшенных из дворцов тритонов и наяд. А во дворцах другая жизнь: насытясь водной блажью, иди, рабочий, и ложись в кровать великокняжью. Пылают горы-горны, и море синеблузится. Людей ремонт ускоренный в огромной крымской кузнице.

[ 1927]

Товарищ Иванов ^*

Товарищ Иванов — мужчина крепкий, в штаты врос покрепше репки. Сидит бессменно у стула в оправе, придерживаясь на службе следующих правил. Подходит к телефону — достоинство складкой. — Кто спрашивает? — Товарищ тот! И сразу рот в улыбке сладкой — как будто у него не рот, а торт. Когда начальство рассказывает анекдот, такой, от которого покраснел бы и дуб, — Иванов смеется, смеется, как никто, хотя от флюса ноет зуб. Спросишь мнение — придет в смятеньице, деликатно отложит до дня до следующего, а к следующему узнаете мненьице — уважаемого товарища заведующего. Начальство одно смахнут, как пыльцу… Какое ему, Иванову, дело? Он служит так же другому лицу, его печёнке, улыбке, телу. Напялит на себя начальственную маску, начальственные привычки, начальственный вид. Начальство ласковое — и он ласков. Начальство грубое — и он грубит. Увидя безобразие, не протестует впустую. Протест замирает в зубах тугих. — Пускай, мол, первыми другие протестуют. Что я, в самом деле, лучше других? — Тот — уволен. Этот — сокращен. Бессменно одно Ивановье рыльце. Везде и всюду пролезет он, подмыленный скользким подхалимским мыльцем. Впрочем, написанное ни для кого не ново — разве нет у вас такого Иванова? Кричу благим (а не просто) матом, глядя на подобные истории: — Где я? В лонах красных наркоматов или в дооктябрьской консистории ^* ?!

[ 1927]

Ответ на «Мечту» ^*

1. Мечта

Мороз повел суровым глазом, с таким морозом быть греху, — мое пальто подбито газом, мое пальто не на меху. Пускай, как тряпки, полы реют и ноги пляшут тра-та-ты… Одни мечты мне сердце греют — такие знойные мечты! Мороз. Врачом я скоро буду, уж чую в воздухе банкет. Я скоро-скоро позабуду пору стипендий и анкет. Нужды не будет и помину, тогда пойдет совсем не то. Уж скоро-скоро я покину тебя, дырявое пальто! Одену шубу подороже, одену шляпу набекрень, и в первый раз без всякой дрожи я выйду в первый зимний день. Затем — семейная картина. Вернусь я вечером домой, и будем греться у камина вдвоем с молоденькой женой. Я буду пользовать бесплатно иль за гроши крестьянский люд. Обедать буду аккуратно — обед из трех приличных блюд. А там… пойдут, как надо, детки. Глядишь — я главврачом зовусь. Окончат детки семилетку, потом поступят детки в вуз. Вузовец

2. Ответ

Что ж! Напишу и я про то же. Я все мечтательное чту. Мне хочется слегка продолжить поэта-вузовца « мечту». Вузовец вырос. Уже главврачом. Живет, как в раю, не тужа ни о чем. Супружницы ласки роскошны и пылки. Бифштексы к обеду — каждому фунт. На каждого — пива по две бутылки. У каждого — пышная шуба в шкафу. И дети, придя из различнейших школ, играют, к папаше воссев на брюшко… Рабочий не сыт. Крестьянин мрачен. Полураздетая мерзнет страна. Но светятся счастьем глазки главврачьи: — Я сыт, и дело мое — сторона. — И вдруг начинают приказы взывать: «Ничем от войны не могли схорониться. Спешите себя мобилизовать, враги обступают Советов границы». Главврач прочитал и солидную ногу направил обратно домой, в берлогу. — Авось они без меня отобьются. Я — обыватель и жажду уютца. — А белые прут. Чего им лениться?! И взяли за ворот поэта больницы. Товарищ главврач, на мечтательность плюньте! Пух из перин выпускают ножницы. Жену твою усастый унтер за косы к себе волочит в наложницы. Лежит плашмя на пороге дочка. Платок — и кровь краснее платочка. А где сынишка? Высшую меру суд полевой присудил пионеру. Пошел главврач в лоскутном наряде с папертей с ихних просить христа-ради. Такой уют поджидает тех, кто, бросив бороться за общее лучше, себе самому для своих утех мечтает создать канарейный уютчик. Вопрос о личном счастье не прост. Когда на республику лезут громилы, личное счастье — это рост республики нашей богатства и силы. Сегодня мир живет на вулкане. На что ж мечты об уюте дались?! Устроимся все, если в прошлое канет проклятое слово «капитализм».

[ 1927]

Польша ^*

Хотя по Варшаве ходят резво ^* , ни шум не услышишь, ни спор, одно звенит: офицерский

звон сабель, крестов и шпор. Блестят позументы и галуны… (как будто не жизнь, а балет!), и сабля ясней молодой луны, и золото эполет. Перо у одних, у других тюльпан, чтоб красило низкий лоб. «Я, дескать, вельможный, я, дескать, пан, я, дескать, не смерд, не холоп!» Везде, исследуйте улиц тыщи, малюсеньких и здоровенных, — идет гражданин, а сзади — сыщик, а сзади — пара военных. Придешь поесть, закажешь пустяк, а сбоку этакий пялится. И ежишься ты, глаза опустя, и вилку стиснули пальцы. Других прейскурантов мерещится текст и поле над скатертью стираной. Эх, ткнуть бы другую вилку в бифштекс — вот в этот бифштекс размундиренный! Во мне никакой кровожадности нет, и я до расправ не лаком, но пользы нет от их эполет ни миру, ни нам, ни полякам! Смотрю: на границе, на всякий случай, пока от безделья томясь, проволока лежит колючая для наших штанов и мяс. А мы, товарищ? Какого рожна глазеем с прохладцей с этакой? До самых зубов вооружена у нас под боком соседка.

[ 1927]

Чугунные штаны ^*

Саксонская площадь; с площади плоской, парадами пропылённой, встает металлический пан Понятовский — маршал Наполеона ^* . Штанов нет. Жупан с плеч. Конь с медным хвостом. В правой руке у пана меч, направленный на восток. Восток — это мы. Восток — Украина, деревни и хаты наши. И вот обратить Украину в руины грозятся меч и маршал. Нам драться с вами — нету причин, мы — братья польскому брату. А будете лезть, обломаем мечи почище, чем Бонапарту. Не надо нам вашего ни волокна. Пусть шлет вас народ, а не клика, — и, сделайте милость, пожалуйте к нам, как член Всесоюзного ЦИКа. А если вы спец по военной беде, под боком — врагов орава, ваш меч оберните на Бельведер ^* , градусов на девяносто вправо. Там маршал и лошадь с трубою хвоста любого поляка на русского за то, что русский первым восстал, оттуда будут науськивать. Но в Польше маршалов мало теперь. Трудящихся — много больше, и если ты за Польшу, тебе придется с нами стоять теперь вдвоем против панской Польши. А памятники есть и у нас. Это — дело везения. И брюки дадим из чугуна-с; заслужишь и стой… До видзения!

[ 1927]

Сплошная неделя ^*

Бубнит вселенная в ухо нам, тревогой напоена: идет война, будет война, война, война, война! На минское поле, как мухи на блюдце, поляки, летчики, присели уже! Говорят: «заблудились!» ^* — небось не заблудятся, не сядут в Париже на аэродром Бурже. Едут англичане к финнам в гости, пристань провожает, кишит твердолобыми. Едут не в поезде с цилиндром да с тростью — на броненосцах, с минами, с бомбами. Румыния тоже не плохо бронирована. Министрик три миллиарда ровно спер себе и жене на наряды. Если три миллиарда уворовано, то сколько ж тратилось у них на снаряды? Еще готовятся, пока — не лезут, пока дипломатии улыбка тонка. Но будет — двинут гром и железо, танками на хаты и по станкам… Круг сжимается уже и уже. Ближе, ближе в шпорах нога. Товарищ, готовься во всеоружии встретить лезущего врага: в противогаз — проворный и быстрый, саблю выостри и почисть наган. Уже эполеты и шпоры надели генералы да бароны. Жизнь, от сегодня будь «неделя» — сплошная «Неделя обороны».

[ 1927]

Посмотрим сами, покажем им ^*

Рабочий Москвы, ты видишь везде: в котлах — асфальтное варево, стропилы, стук и дым весь день, и цены сползают товаровы. Союз расцветет у полей в оправе, с годами разделаем в рай его. Мы землю завоевали и правим, чистя ее и отстраивая. Буржуи тоже, в кулак не свистя, чихают на наши дымы. Знают, что несколько лет спустя — мы — будем непобедимы. Открыта шпане буржуев казна, хотят, чтоб заводчик пас нас. Со всех сторон, гулка и грозна, идет на Советы опасность. Сегодня советской силы показ: в ответ на гнев чемберленский в секунду наденем противогаз, штыки рассияем в блеске. Не думай, чтоб займами нас одарили. Храни республику на свои гроши. В ответ Чемберленам ^* взлетай, эскадрилья, винтами вражье небо кроши! Страна у нас мягка и добра, но землю Советов — не трогайте: тому, кто свободу придет отобрать, сумеем остричь когти.

[ 1927]

Иван Иванович Гонорарчиков ^*

(Заграничные газеты печатают безыменный протест русских писателей.)

Писатель Иван Иваныч Гонорарчиков правительство советское обвиняет в том, что живет-де писатель запечатанным ларчиком и владеет замок обцензуренным ртом. Еле преодолевая пивную одурь, напевает, склонясь головой соловой: — О дайте, дайте мне свободу ^* слова. — Я тоже сделан из писательского теста. Действительно, чего этой цензуре надо? Присоединяю голос к писательскому протесту: ознакомимся с писательским ларчиком-кладом! Подойдем к такому демократично и ласково. С чего начать? Отодвинем товарища Лебедева-Полянского ^* и сорвем с писательского рта печать. Руки вымоем и вынем содержимое. В начале ротика — пара советских анекдотиков. Здесь же сразу, от слюней мокра, гордая фраза: — Я — демократ! — За ней — другая, длинней, чем глиста: — Подайте тридцать червонцев с листа! — Что зуб — то светоч. Зубовная гниль, светит, как светят гнилушки-огни. А когда язык приподняли робкий, сидевший в глотке наподобие пробки, вырвался визг осатанелый: — Ура Милюкову, даешь Дарданеллы! — И сразу все заорали: — Закройте-ка недра благоухающего ротика! — Мы цензурой белые враки обводим, чтоб никто не мешал словам о свободе. Чем точить демократические лясы, обливаясь чаями до четвертого поту, поможем и словом свободному классу, силой оберегающему и строящему свободу. И вдруг мелькает мысль-заря: а может быть, я и рифмую зря? Не эмигрант ли грязный из бороденки вшивой вычесал и этот протестик фальшивый?!