Том 8. Стихотворения, поэма, очерки 1927

Маяковский Владимир Владимирович

[ 1927]

Мускул свой, дыхание и тело тренируй с пользой для военного дела ^*

Никто не спорит: летом каждому нужен спорт. Но какой? Зря помахивать гирей и рукой? Нет! Не это! С пользой проведи сегодняшнее лето. Рубаху в четыре пота промочив, гол загоняй и ногой и лбом, чтоб в будущем бросать разрывные мячи в ответ на град белогвардейских бомб. Нечего мускулы зря нагонять, не нам растить «мужчин в соку». Учись вскочить на лету на коня, с плеча учись рубить на скаку. Дача. Комсомолки. Сорок по Цельсию. Стреляют глазками усастых проныр. Комсомолка, лучше из нагана целься. И думай: перед тобой лорды и паны. Жир нарастает тяжел и широк на пышном лоне канцелярского брюшка. Служащий, довольно. Временный жирок скидывай в стрелковых кружках. Знай и французский и английский бокс, но не для того, чтоб скулу сворачивать вбок, а для того, чтоб, не боясь ни штыков, ни пуль, одному обезоружить целый патруль. Если любишь велосипед — тоже нечего зря сопеть. Помни, на колесах лучше, чем пеший, доставишь в штаб боевые депеши. Развивай

дыханье, мускулы, тело не для того, чтоб зря наращивать бицепс, а чтоб крепить оборону и военное дело, чтоб лучше с белым биться.

[ 1927]

Наглядное пособие ^*

Вена. Дрожит от рева медного. Пулями лепит пулеметный рокот… Товарищи, не забудем этого предметного урока. Просты основания этой были. Все ясно. Все чисто. Фашисты, конечно, рабочих убили ^* , — рабочие бросились на фашистов. Кровью черных земля мокра, на победу растим надежду! Но за социал-демократом социал-демократ с речами встали между. — Так, мол, и так, рабочие, братцы… — стелятся мягкими ковёрчиками. — Бросьте забастовку, бросьте драться, уладим все разговорчиками. — Пока уговаривали, в окраинные улицы вступали фашистские войска, — и вновь револьверное дульце нависло у рабочего виска. 57 гробов, а в гробах — убитые пулями черных рубах ^* . Каждый театр набит и открыт по приказу бургомистра, эсдека Зейца, Дескать, под этот рабочий рыд лучше еще оперетты глазеются. Партер сияет, весел и чист, и ты, галерочник, смотри и учись. Когда перед тобою встают фашисты, обезоруженным не окажись ты. Нечего слушать рулады пенья эсдечьего. Во всех уголках земного шара рабочий лозунг будь таков: разговаривай с фашистами языком пожаров, словами пуль, остротами штыков.

[ 1927]

«Комсомольская правда» ^*

Комсомольцев — два миллиона. А тираж? На сотне тысяч замерз и не множится. Где же организация и размах наш? Это ж получаются ножницы. Что же остальные миллион девятьсот? Читают, воздерживаясь от выписки? Считают, упершись в небесный свод, звезды? Или читают вывески? Газета — это не чтенье от скуки; газетой с республики грязь скребете; газета — наши глаза и руки, помощь ежедневная в ежедневной работе. Война глядит из пушечных жерл, буржуи раскидывают хитрые сети. Комсомольцы, будьте настороже, следите за миром по нашей газете. Мало в газете читать статьи, — подходи с боков иных. Помогай листам к молодежи дойти, агитируй, объясняй, перепечатывай в стенных. Вопросы и трудные, и веселые, и скользкие, и в дни труда и в дни парадов — ставила, вела и разрешала «Комсомольская правда». Товарищи Вани, товарищи Маши, газета — ближайшая ваша родня. Делайте дело собственное ваше, лишний номер распространя. Все — от городов краснотрубых до самой деревушки глухой и дальней, все ячейки и все клубы, комкомитеты, избы-читальни, вербуйте новых подписчиков тыщи-ка, тиражу, как собственному росту, рады, каждый комсомолец, стань подписчиком «Комсомольской правды»!

[ 1927]

Пиво и социализм ^*

Блюет напившийся. Склонился ивой. Вулканятся кружки, пену пепля. Над кружками надпись: «Раки и пиво завода имени ^* Бебеля ^* ». Хорошая шутка! Недурно сострена! Одно обидно до боли в печени, что Бебеля нет, — не видит старина, какой он у нас знаменитый и увековеченный. В предвкушении грядущих пьяных аварий вас показывали б детям, чтоб каждый вник: — Вот король некоронованный жидких баварий, знаменитый марксист-пивник. — Годок еще будет временем слизан — рассеются о Бебеле биографические враки. Для вас, мол, Бебель — «Женщина и социализм» ^* , а для нас — пиво и раки. Жены работающих на ближнем заводе уже о мужьях твердят стоусто: — Ироды! с Бебелем дружбу водят. Чтоб этому Бебелю было пусто! — В грязь, как в лучшую из кроватных мебелей, человек улегся под домовьи леса, — и уже не говорят про него — «на-зю-зю-кался», а говорят — «на-бе-бе-лился». Еще б водчонку имени Энгельса, под имени Лассаля блины, — и Маркс не придумал бы лучшей доли! Что вы, товарищи, бе-белены объелись, что ли? Товарищ, в мозгах просьбишку вычекань, да так, чтоб не стерлась, и век прождя: брось привычку (глупая привычка!) — приплетать ко всему фамилию вождя. Думаю, что надпись надолго сохраните: на таких мозгах она — как на граните.

[ 1927]

Гевлок Вильсон ^*

Товарищ, вдаль за моря запусти свое пролетарское око! Тебе Вильсона покажет стих, по имени — Гевлока. Вильсон представляет союз моряков. Смотрите, владыка моря каков. Прежде чем водным лидером сделаться, он дрался с бандами судовладельцев. Дрался, правда, не очень шибко, чтоб в будущем драку признать ошибкой. Прошла постепенно молодость лет. Прежнего пыла нет как нет! И Вильсон в новом сиянии рабочим явился. На пост председательский Вильсон воссел. Покоятся в креслах ляжки. И стал он союз продавать во все тяжкие. Английских матросов он шлет воевать: — Вперед, за купцову прибыль! — Он слал матросов на минах взрывать, — и шли корабли под кипящую водь, и жрали матросов рыбы. Текут миллиарды в карманы купцовы. Купцовы морды от счастья пунцовы. Когда же матрос, обляпан в заплаты, пришел за парой грошей — ему урезали хвост от зарплаты и выставили взашей. Матрос изумился: — Ловко! Пойду на них забастовкой. — К Вильсону — о стачке рядиться. А тот — говорит о традициях! —

Мы мирное счастье выкуем, а стачка — дело дикое. — Когда же все, что стояло в споре, и мелкие стычки, и драчки, разлились в одно ^* огромное море всеобщей великой стачки — Гевлок забастовку оную решил объявить незаконною. Не сдерживая лакейский зуд, чтоб стачка жиреть не мешала бы, на собственных рабочих в суд Вильсон обратился с жалобой! Не сыщешь аж до Тимбукту ^* такого второго фрукта! Не вечно вождям союзных растяп держать в хозяйских хлевах. Мы знаем, что ежедневно растет крыло матросов левых. Мы верим — скоро английский моряк подымется, даже на водах горя, чтоб с шеи союза смылся мистер Гевлок Вильсон.

[ 1927]

Чудеса! ^*

Как днище бочки, правильным диском стояла луна над дворцом Ливадийским. Взошла над землей и пошла заливать ее, и льется на море, на мир, на Ливадию. В царевых дворцах — мужики-санаторники. Луна, как дура, почти в исступлении, глядят глаза блинорожия плоского в афишу на стенах дворца: «Во вторник выступление товарища Маяковского ^* ». Сам самодержец, здесь же, рядом, гонял по залам и по биллиардам. И вот, где Романов дулся с маркёрами, шары ложа под свитское ржание, читаю я крестьянам о форме стихов — и о содержании. Звонок. Луна отодвинулась тусклая, и я, в электричестве, стою на эстраде. Сидят предо мною рязанские, тульские, почесывают бороды русские, ерошат пальцами русые пряди, Их лица ясны, яснее, чем блюдце, где надо — хмуреют, где надо — смеются. Пусть тот, кто Советам не знает цену, со мною станет от радости пьяным: где можно еще читать во дворце — что? Стихи! Кому? Крестьянам! Такую страну и сравнивать не с чем, — где еще мыслимы подобные вещи?! И думаю я обо всем, как о чуде. Такое настало, а что еще будет! Вижу: выходят после лекции два мужика слоновьей комплекции. Уселись вдвоем под стеклянный шар, и первый второму заметил: — Мишка, оченно хороша — эта последняя была рифмишка. — И долго еще гудят ливадийцы на желтых дорожках, у синей водицы.

[ 1927]

Маруся отравилась ^*

Вечером после работы этот комсомолец уже не ваш товарищ. Вы не называйте его Борей, а, подделываясь под гнусавый французский акцент, должны называть его «Боб»…

«Комс. правда»

В Ленинграде девушка-работница отравилась, потому что у нее не было лакированных туфель, точно таких же, какие носила ее подруга Таня…

«Комс. правда»

Из тучки месяц вылез, молоденький такой… Маруська отравилась, везут в прием-покой. Понравился Маруське один с недавних пор: нафабренные усики, расчесанный пробор. Он был монтером Ваней, но… в духе парижан, себе присвоил званье: «электротехник Жан». Он говорил ей часто одну и ту же речь: — Ужасное мещанство — невинность зря беречь. — Сошлись и погуляли, и хмурит Жан лицо, — нашел он, что у Ляли красивше бельецо. Марусе разнесчастной сказал, как джентльмен: — Ужасное мещанство — семейный этот плен. — Он с ней расстался ровно через пятнадцать дней, за то, что лакированных нет туфелек у ней. На туфли денег надо, а денег нет и так… Себе Маруся яду купила на пятак. Короткой жизни точка. — Смер-тель-ный я-яд испит… В малиновом платочке в гробу Маруся спит. Развылся ветер гадкий. На вечер, ветру в лад, в ячейке об упадке поставили доклад.

Почему?

В сердце без лесенки лезут эти песенки. Где родина этих бездарных романсов? Там, где белые лаются моською? Нет! Эту песню родила масса — наша комсомольская. Легко врага продырявить наганом. Или — голову с плеч, и саблю вытри. А как сейчас нащупать врага нам? Таится. Хитрый! Во что б ни обулись, что б ни надели — обноски буржуев у нас на теле. И нет тебе пути-прямика. Нашей культуришке без году неделя, а ихней — века! И растут черные дурни и дуры, ничем не защищенные от барахла культуры. На улицу вышел — глаза разопри! В каждой витрине буржуевы обноски: какая-нибудь шляпа с пером «распри», и туфли показывают лакированные носики. Простенькую блузу нам и надеть конфузно. На улицах, под руководством Гарри Пилей ^* , расставило сети Совкино, — от нашей сегодняшней трудной были уносит к жизни к иной. Там ни единого ни Ваньки, ни Пети, одни Жанны, одни Кэти. Толча комплименты, как воду в ступке, люди совершают благородные поступки. Всё бароны, графы — всё, живут по разным роскошным городам, ограбят и скажут: — Мерси, мусье, — изнасилуют и скажут: — Пардон, мадам. — На ленте каждая — графиня минимум. Перо в шляпу да серьги в уши. Куда же сравниться с такими графинями заводской Феклуше да Марфуше? И мальчики пачками стреляют за нэпачками. Нравятся мальчикам в маникюре пальчики. Играют этим пальчиком нэпачки на рояльчике. А сунешься в клуб — речь рвотная. Чешут языками чиновноустые. Раз международное, два международное, но нельзя же до бесчувствия! Напротив клуба дверь пивнушки. Веселье, грохот, как будто пушки! Старается разная музыкальная челядь пианинить и виолончелить. Входите, товарищи, зайдите, подружечки, выпейте, пожалуйста, по пенной кружечке!

Что?

Крою пиво пенное, — только что вам с этого?! Что даю взамен я? Что вам посоветовать? Хорошо и целоваться, и вино. Но… вино и поэзия, и если ее хоть раз по-настоящему испили рты, ее не заменит никакое питье, никакие пива, никакие спирты. Помни ежедневно, что ты зодчий и новых отношений и новых любовей, — и станет ерундовым любовный эпизодчик какой-нибудь Любы к любому Вове. Можно и кепки, можно и шляпы, можно и перчатки надеть на лапы. Но нет на свете прекрасней одежи, чем бронза мускулов и свежесть кожи. И если подыметесь чисты и стройны, любую одежу заказывайте Москвошвею, и… лучшие девушки нашей страны сами бросятся вам на шею.