Том 9. Лорд Бискертон и другие
Шрифт:
Мы уже узнали, что думал об Энн редактор газеты «Курьер Интеллидженсер», и вправе официально заявить, что его описание явно грешило, если вообще имело отношение к истине, излишней сдержанностью. Вероятно, из-за недостатка газетной площади он опустил два или три пункта, которых нельзя было не коснуться и которых мы обязательно коснемся, чтобы представить достоверный портрет. Например, ямочка на подбородке, которая так забавно прыгала, когда Энн смеялась. Впрочем, в отношении удивительного обаяния и замечательной привлекательности, а также чувствительности, тонкой, как аромат цветка, редактор
Лорд Ходдесдон тоже заметил эти качества, и его сознание вторично пронзила мысль о невероятности случившегося: как могла такая девушка, даже под воздействием Эджелинг-корта во всем его очаровании, принять руку его сына, который сидел сейчас через два столика от них, заслонившись черной бородищей?
Однако главное, на чем он сосредоточился в данную минуту, была необходимость свести счет за ленч к разумной сумме. Если ему удастся ограничить девичьи запросы по части кофе и прочих напитков, можно будет позволить себе невинное мужское удовольствие в виде сигары и ликера.
— Выпьете что-нибудь, дорогая? — спросил он, когда возле столика остановился официант.
Энн взглянула на него и ответила:
— Нет, спасибо. Ничего.
— Ничего, — повторил лорд Ходдесдон официанту, пытаясь скрыть свою радость.
— Виши? — настаивал официант.
— Ничего, ничего.
— Сен-Гальмье? Тоник? Эвиан?
— Нет, спасибо. Ничего.
— Лимонад? — спросил официант, который был из тех, кто не знает удержу.
— Да, я, пожалуй, выпью лимонада, — отозвалась Энн.
— Не советую, — искренне сказал лорд Ходдесдон. — Честно, не стоит. Вредный напиток. Много кислоты.
— Хорошо, — согласилась Энн. — Тогда немножко простой воды.
— Только простой воды, — с затаенной угрозой глядя прямо в глаза официанту, сказал лорд Ходдесдон.
Он одарил будущую невестку нежной улыбкой человека, выигравшего два шиллинга. «Как мило, — думал он, — встретить в наше время девушку, которая не желает портить цвет лица и пищеварение коктейлями, вином и кислотой!»
Но улыбка пропала втуне. Энн ее не заметила. Она смотрела в глубину зала. Грохот оркестра и гул голосов доносились до нее словно издалека. Будущий свекор, сидевший за одним с нею столом, был от нее за тридевять земель. Она вернулась к своим мыслям, прерванным обсуждением напитков. С того момента, как она прочла в газете объявление о собственной помолвке, Энн впала в странную задумчивость.
Есть в печатном слове некое особое свойство, которое приводит наши умы в замешательство. Будоражит. Только увидев объявление, набранное безличными буквами, Энн до конца поняла чрезвычайную значимость шага, который она собиралась сделать, и чрезвычайную кратковременность своего знакомства с человеком, которому готовилась вручить свою судьбу.
Ее вдруг охватила жажда информации. Она подалась вперед, к своему визави.
— Расскажите мне о Годфри, — внезапно попросила она.
— А? — отозвался лорд Ходдесдон, заморгав глазами. Он тоже был погружен в свои мысли. Он обдумывал свои аргументы на случай, если спутница пожелает кофе, и старался сформулировать соответствующий совет так, чтобы он прозвучал наиболее деликатным образом. — А что именно?
Энн
— Ну, каким он был в детстве? — нашлась она, выбрав самый невинный вопрос. Он в самом деле прозвучал вполне невинно и вполне в духе ситуации.
Лорд Ходдесдон напряг память, пытаясь оживить сцены, которые предпочитал забыть.
— Он был истинным чудовищем, — сказал лорд Ходдесдон и, спохватившись, добавил: — Очень симпатичным, живым, в общем, как все мальчишки.
Он почувствовал, что едва не позволил чувству возобладать над разумом, инстинкту — над дипломатичностью. Дай он себе волю в обрисовке характера юного Бискертона даже для благосклонного слушателя, дело могло бы принять нежелательный оборот. Лучше не шевелить прошлого, не вспоминать, как этот негодяй вымазал вареньем отцовское кресло. Как правильно заметила его сестра, эта девушка еще не стала женой Бискертона. Было бы безумием ляпнуть что-нибудь такое, что могло бы изменить-ее решение. Зная Бискертона, как мог знать только отец, лорд Ходдесдон понимал, что невеста нуждается в поощрении.
— Живым, как все мальчишки, — повторил он. — Полным чувств. Причем всегда наилучших, — бесстрастно добавил он.
— Наилучших? — переспросила Энн и слегка передернулась.
— Он всегда был воплощением благородства, — торжественно провозгласил лорд Ходдесдон.
Энн опять передернулась. Воплощением благородства был Кларенс Дамфри. Она часто его на этом ловила.
— Ни разу, ни в детстве, ни потом, — продолжал лорд Ходдесдон, найдя правильный тон и уже плавно скользя по накатанной колее, — не доставлял он мне каких-либо хлопот. — Тут лорд Ходдесдон нервно оглянулся, будто ожидая увидеть за плечом ангела, заносящего в книжечку его слова. С облегчением обнаружив там только официанта, он вернулся к своему предмету — Он не из тех, кто до полуночи танцует с девочками из варьете и тому подобное. И, насколько я знаю, в карты он тоже никогда не играл.
— Но это вы не точно знаете, — промолвила Энн, не желая расставаться с последней надеждой.
— Знаю, — твердо возразил лорд Ходдесдон. — Сейчас вот вспомнил, как спросил его однажды, и он ответил, что нет, не играл. Если бы у него была такая привычка, он бы сказал: да, папа, я играю. Такой уж он у меня — честный и прямой. О чем бы я его ни спросил, всегда он так прямо в лицо и выпалит: да, папа; или: нет, папа. Помню, как-то, — начал лорд Ходдесдон, слегка отклоняясь от выбранного пути, — вымазал он мне вареньем кресло в библиотеке…
— Правда? — оживилась Энн.
— Да, — ответил лорд Ходдесдон. — Но,— тут же взяв себя в руки, продолжил он, — мальчик сразу пришел ко мне и, глядя прямо в лицо, сказал: «Папа, это я выпачкал кресло вареньем. Прости меня. Я решил признаться, чтобы не заподозрили кого-нибудь другого».
— Сколько ему тогда было?
— Лет десять.
— И он вот так и сказал?
— Этими самыми словами.
— И теперь он такой же?
— В точности, — с готовностью подтвердил лорд Ходдесдон. — Настоящий английский джентльмен, благородный до мозга костей.