Том 9. Три страны света
Шрифт:
Бывают, минуты, когда сознание недостатков своих, упреки самому себе, забытые, снова данные и снова забытые обеты, — все, что в обыкновенную пору урывками и понемногу тревожит и тяготит нашу совесть, — все просыпается вдруг и начинает говорить в душе разом. Такая минута настала для него.
— Полинька, — сказал он, встав перед ней на колени и пожимая ее руку, — Полинька! ты молчишь; но я знаю, что ты теперь думаешь… Знаю, что думаешь ты всякий раз, когда вдруг лицо у тебя нахмурится и слезы засверкают в глазах… знаю, сколько упреков, горьких, справедливых, убийственных, кипит тогда у тебя на душе. Но ты добра, ты великодушна: ты молчишь… И не говори… я сам знаю… я ужасный человек, я злодей. Помнишь, когда я вымолил у тебя твою руку, я клялся, что буду всеми силами трудиться, чтоб
— Зато прогулялся мимо окон Надежды Сергеевны! — перебила Полинька, улыбаясь сквозь слезы.
— О, я ужасный человек, Полинька! — продолжал Каютин в совершенном отчаянии. — Я недостоин тебя… я не стою твоего прощения… ты никогда не простишь меня!..
— Ты ни в чем не виноват, — тихо сказала она и провела рукой по его волосам…
— Не старайся утешить меня, не обманывай меня… я ведь знаю: ты все видела, ты страдала, но не хотела говорить; только личико твое становилось иногда так печально, слезы навертывались на глаза. Но не думай, чтоб я не замечал ничего: мне прямо на душу падали твои слезы, у меня на душе отзывались они. Они меня теперь душат, разрывают меня, Полинька… только теперь я почувствовал, что я делал, как губил и твое и мое счастье… Слушай же, Полинька!
И он поднял голову и посмотрел на нее. Взгляд его выражал чистосердечное раскаяние и твердую, непоколебимую решимость. Она стояла не шевелясь, с заметным усилием сдерживая рыдание…
— Я был ветреник, дурак, эгоист! я был недостоин тебя… Но я теперь другой человек! Клянусь тебе, Полинька, клянусь моей жизнью, моей честью, любовью к тебе, я буду другой… Я исполню твою молчаливую просьбу, которую читал я в глазах твоих всякий раз, как возвращался с пирушки, как просиживал целые дни, недели и месяцы сложа руки. Я исполню клятву, которую ношу в своем сердце с той минуты, как увидел тебя: я сделаю тебя счастливою!.. Я соберу все мои силы, — буду работать без сна и без отдыха, добьюсь, что жизнь наша будет обеспечена, счастье наше будет упрочено!.. Полинька! — заключил он, подняв к ней умоляющий взгляд: — угадал ли я твои мысли? успокоил ли я тебя сколько-нибудь? веришь ли ты мне?
Она упала ему на грудь и зарыдала. Но рыдания ее были сладки и успокоительны: она ему верила, верила столько же, сколько сам он в ту минуту верил своим обетам и надеждам…
Сидя на полу бедной комнаты, где старый чемодан заменял им кресла, они плакали, пожимали друг другу руку, сквозь слезы улыбались друг другу. Наконец утихло их волнение, так внезапно вспыхнувшее и столь бурное. Тогда они стали спокойнее говорить о своем положении.
— В Петербурге мне нет счастья, — говорил Каютин. — Да в Петербурге я и не могу серьезно работать: много соблазна, — трудно оставить старые привычки, не видаться с знакомыми.
— Не забегать ко мне раз по пяти в день, — прибавила Полинька.
— Нет, Полинька, как можно! Ты мне не мешаешь работать, — быстро сказал Каютин и покраснел, вспомнив, как часто манкировал уроками, чтоб поскорей увидать свою Полиньку.
— В Петербурге тебе нельзя работать, а в провинции делать нечего, — сказала Полинька.
— Нечего! — воскликнул Каютин. — Как нечего? Напротив, там-то и работа нашему брату! Недаром говорят, — продолжал он с шутливой торжественностью, — что отечество наше велико и обильно! В разнообразной производительности наших лесов и гор, земель и необъятных рек скрываются неисчерпаемые источники богатств, неразработанные, нетронутые! Нужно только уменье да твердая, железная воля… Бывают же примеры и у нас, что человек, не имевший гроша, через десять — двадцать лет ворочает сотнями тысяч; а отчего? он отказывает себе во всем, отказывается от всего… обрекает себя на бессрочную разлуку с родным углом, с детьми, со всем дорогим его сердцу… С опасностью жизни переплывает он огромные пространства
— Ну, ты еще будешь делать, — отвечала она. — Ведь ты год только как вышел из университета: когда же тебе…
— И еще надо взять в расчет, — начал Каютин, увлеченный своею мыслью, — что люди, пускающиеся у нас в такие отважные промыслы, все они без образования, даже часто без сведений, необходимых в том деле, которому они посвятили себя. Врожденный ум, инстинкт — скорее: железная настойчивость, постепенно приобретаемый опыт, русская сметливость да русское авось — вот единственные их руководители… Что же может сделать человек, у которого при доброй воле, трудолюбии, настойчивости и уме, разумеется, есть еще сведения?.. Я имею, — продолжал Каютин, одушевляясь более и более и начиная скорыми шагами ходить по комнате, — некоторые сведения в механике, в горном искусстве… водяные пути сообщения были всегда предметом особенных моих занятий…
— Поезжай в провинцию! — тихо и нерешительно сказала Полинька.
Каютин смешался. Будто ушат холодной воды вылили на него.
— Да, да… только как же, Полинька? ведь тогда нам нужно будет расстаться…
— И расстанемся.
— На несколько лет, — договорил он.
— Что ж делать!
— Нет, Полинька, нет… не говори! я не могу жить без тебя.
Полинька с упреком посмотрела на него.
— А твоя клятва? — сказала она. Каютин с минуту молчал.
— Я еду, еду! — наконец воскликнул он решительно. — Прости меня, Полинька, за минутное малодушие!.. Трудно мне будет расстаться с тобою… но так и быть… я еду, завтра же еду!.. Пусть не считают меня малодушным! пусть на меня не падает упрек, что я погубил наше счастье! Полинька! — заключил Каютин, вздрогнув и побледнев внезапно, — и у тебя слезы…
— Нет, — быстро сказала она, сделав над собою усилие и стараясь улыбнуться весело. — Мы будем писать…
— Да, каждую почту, — сказал он. — Руку, Полинька! жить и умереть друг для друга, что бы ни случилось. Не на день расстаемся мы, не к родным, не к друзьям, не на готовый хлеб еду… Бог знает, что ожидает, меня… Бог знает, что может случиться и с тобою… Ах, голубушка! сердце у меня, обливается кровью при мысли, что будет с тобою?.. Ведь без меня ты уж решительно одна здесь останешься…
— Да ведь и ты тоже один будешь.
— Один… один… Я дело другое: я мужчина…
— Ну, а я женщина, — шутя сказала Полинька.
— Клянусь же тебе, Полинька, что, куда бы ни занесла меня судьба, что бы ни случилось со мной, какие бы несчастия ни суждено мне вытерпеть, ни на минуту не расстанусь я с мыслью о тебе; она будет поддерживать меня в неудачах и несчастиях… и вся моя цель, мое постоянное желание будет поскорей воротиться к тебе… Верь мне, Полинька…
— Обещай только беречь себя для меня, и больше ничего не надо, — сказала Полинька.