Томагавки кардинала
Шрифт:
А в мутных ручьях, стекавших в канализацию, резвилась рыбка большая и маленькая — в стране нарастало то, что именовалось сочным словом «бардак». Прежнее рушилось, а долгожданного нового как-то не наблюдалось — то есть наблюдалось, но на словах, а не на деле. И всё-таки очень многим стылый западный сквозняк казался свежим ветром перемен, ворвавшимся в затхлую комнату, в которой сто лет не открывали наглухо законопаченных окон. Это ничего, что от этого ветра чихалось и кашлялось (иногда до кровавой мокроты) — ведь по законам природы за прохладной весной должно придти жаркое лето, правильно?
Россию корёжило в корчах перемен, и запомнились Сергею слова его тестя: «Если
1990 год
— Привет, мореманы! — Сашка Оленин был весел и жизнерадостен: как всегда. — Ну, что пьём? Пивка для рывка, потом водочки для заводочки?
Выпили и того, и другого — для начала. В силу профессиональной специфики, бывшие однокашники встречались редко, но уж если встречались, тем более если впереди был целый день, свободный от всех иных дел и обязанностей… Происходящее (пока?) не отразилось на пивном баре «Гавань», испокон веку облюбованном курсантами мореходки — как бывшими, так и сегодняшними, — для встреч, дружеских бесед и приятного времяпрепровождения. Было здесь и неплохое пиво, и традиционные наборы с рыбкой и солёной соломкой, а что до цен — водоплавающий народ это как-то не особо смущало, да и цены эти были отнюдь не запредельными.
Выпив, заговорили. Для вдумчивой дискуссии о женщинах выпито было маловато, а потому, обменявшись новостями — кто где плавает, кто развёлся, кто стал счастливым отцом, — перешли на политику: о чём ещё могут говорить под выпивку русские мужики, особенно когда эта политика так и лезет в глаза из всех щелей?
— Революционная ситуация, — глубокомысленно изрёк Юрка Лыков, глядя в дымный зал так, словно именно в нём и сложилась упомянутая ситуация в концентрированном виде.
— Ага, — подтвердил Оленин, энергично раздирая принесённую с собой воблину. — Это когда тот, кто сверху, больше не может, а та, кто снизу, больше не хочет.
Киреев улыбнулся. Шурка всегда отличался известной оригинальностью мышления — на экзамене по «закону божьему», то есть по научному коммунизму, бойко отбарабанив тему билета «Государство», он вогнал в лёгкий шок преподавателя нестандартным ответом на дополнительный вопрос. «Значит, — спросил доцент, — государство — это машина подавления. А кого оно у нас подавляет?». «А у нас уже всех подавили! — бойко ответил курсант Оленин и добавил, заметив неподдельное изумление в глазах экзаменатора: — Ну, это, подавляют ещё кое-кого — алкоголиков там разных, тунеядцев…».
— Философ, блин, — фыркнул Юрий. — Тоже мне, сексуал-демократ доморощенный. Всё тебе смехреночки да звездихаханьки — поглядим, что ты запоешь, когда…
— Этот стон у нас песней зовётся, — невозмутимо парировал Оленин. — А фригидность хуже импотенции, поэтому революционная ситуация не лечится — только хирургически. Но если честно,
Сергей снова усмехнулся, но уже с кислинкой. Он не то чтобы усматривал прямую зависимость между женской благосклонностью и толщиной кошелька, однако замечал, что его благоверная становилась заметно ласковее, когда он, приходя с рейса, выкладывал на стол пачку денег — бытие определяет сознание, и не только сознание, но и поведение.
— К этому всё и шло, — продолжал между тем Лыков, возвращаясь от фривольной темы к теме политической (вероятно, ещё недостаточно выпил). — Система окостенела, как хитиновый панцирь: её не переделать, как бы там Миша Дергачёв не суетился. Её можно только сломать, а уже потом…
— А что будет потом, Юра? — спросил Киреев, отхлебнув из кружки. — Ты себе это «потом» хорошо представляешь? Вот ты, например, что делать будешь?
— Что делать? Дело своё заведу! — решительно заявил Лыков.
— Это навроде свечного заводика? На буржуинство потянуло? — иронически уточнил Оленин.
— Хозяина у нас нет на производстве, потому и ходим с голой задницей, — продолжал Юрий, проигнорировав язвительный вопрос. — А вот когда этот хозяин будет…
— Слушай, Юр, а с чего ты взял, что хозяином будешь именно ты, а не кто-то другой? — спросил Сергей, внимательно глядя на воодушевившегося приятеля. — Найдутся ведь люди и пошустрее, и в плечах поширше.
— Если хочешь есть варенье, не ловили хлебалом мух, — отрезал тот. — Весь мир так живёт, и нам не хрен выёживаться и изобретать велосипед. Зарабатывай деньги, а остальное приложится. Скажешь нет? Тогда слушай дальше сказки Шахерезады про светлое будущее, а с меня хватит.
— Ну зачем же? — примирительно сказал Сергей. — Меня вот, например, интересует возможность поработать под чужим флагом — это по мне. А предпринимательство — к этому, брат, склонность нужно иметь. Если у тебя эта склонность есть — что ж, флаг тебе в руки.
— А потом придут революционные матросы, — добавил Оленин, — и воткнут древко этого флага тебе в ж…, и ты испытаешь при это глубокий оргазм, приправленный чувством восторжествовавшей социальной справедливости.
— К старому возврата не будет, — возразил Киреев, — кнут поистрепался, а пряника у наших правителей в загашнике не имеется. Ты, Шура, очень точно подметил насчёт «она не хочет, он не может». Если она не хочет — это ещё полбеды, уболтать можно, а то и просто силком взять: нас ведь все эти годы не сильно спрашивали, хотим мы или нет. А вот когда не можется — это уже всё, туши свет. Вы что же думаете, всю эту бузу народные массы затеяли, двигатель истории, как нас учили? Или что всё это дело рук одного Миши Дергачёва? Чёрта с два! Стоят за всем этим очень серьёзные люди, массовики с вот такими затейниками, — Сергей вытянул вперёд правую руку и слегка пристукнул сверху по её локтевому сгибу чуть согнутой левой ладонью. — Хотел бы я на них разок посмотреть, да боюсь, что после этого мне глазки закроют, причём навсегда. Так что… У нас пока ещё идёт период полураспада, но вот как далеко он зайдёт — это вопрос. Полураспад может ведь стать и полным распадом, как учит нас наука физика.