Томек в стране фараонов
Шрифт:
К сожалению, вода пока проявилась только в таком виде. Глубже она, наверное, была, но надо было копать несколько Дней… Пришлось им снять рубашки и майки, достать носовые платки и закопать все это в мокром песке, прижав большими камнями. Полученной через несколько часов водой они утолили жажду и даже пополнили гурту. Они решили, что проведут здесь ночь. Томек оставил Патрика дальше собирать бесценную жидкость, а сам вернулся к Новицкому.
Его он застал у камней спящего. Выглядел Новицкий очень плохо. Горячий лоб, опухшее лицо, покрасневшие глаза, тени под ними. Тем не менее, проснувшись, он не потерял задора истинного варшавянина.
— Ах ты, сто бочек пересоленной селедки, — тут же придумал он подходящую к их нынешнему положению поговорку. — Нашли воду?
— В общем, да. В получасе ходьбы отсюда.
— Всё кости у меня болят, братишка, — пожаловался Новицкий. — Но ради этой великолепной жидкости я с тобой пойду. Наверное, она покажется мне вкуснее ямайского рома.
Старался шутить и Томек:
— Никогда я еще не слышал в твоем голосе такого сожаления, Тадек.
— Я сейчас человек голодный и жаждущий, и откажусь от всяких приятностей, — ответил моряк. — Только вечером, в холодке, очень бы пригодился глоток рома. Согрел бы душу, улучшил бы кровообращение и кости бы меньше болели.
Он тяжело поднялся с песка, потянулся, застонал от боли и пошел за Томеком.
— Эх, дождичка бы сейчас, — вздохнул Новицкий.
— Выше голову! Воду мы нашли, не так много, но пока хватит. Говорят, что в пустыне больше людей утонуло, чем умерло от жажды. Здесь уж если идет дождь, так недолго, зато настоящий ливень. Русла и впадины моментально заполняются водой, создаются могучие реки, которые несут в себе все, что им попадается на пути.
Томек старался держаться бодро и уверенно, но его крайне беспокоил вид моряка. «Эти покрасневшие глаза…» — думал он. «В них мучения и лихорадка… Что будет, если Новицкий разболеется? Что будет, если он перестанет видеть?»
Они достигли поворота, где Патрик старательно собирал воду в почти уже полную гурту. Он подал ее Новицкому, тот откинул голову назад и выпил сразу с литр.
— Тьфу, — сплюнул он. — Ужасная.
Вода имела вкус гниющего ила с добавкой горьких трав, к этому добавлялся запах козлиной шкуры и верблюжьего пота, шедшего от гурты. Несмотря на это, моряк через минуту добавил:
— Но какая же вкусная!
Все трое рассмеялись.
Ночь они провели то в дремоте, то снова просыпаясь. Ранним утром Томека и Новицкого разбудили крики Патрика:
— Дядя! Это… это… город! Я вижу! Город!
Сорвавшись с места, они подбежали к нему.
И действительно, вдали рисовались стены, дома, мечети, даже, казалось, замечалось какое-то движение. От легкого ветра колыхались чудесные чашечки финиковых пальм.
— Как близко! — радовался Патрик. — Ура, мы спасены!
Мираж, однако, длился лишь несколько минут, потом изображение начало подрагивать, расплываться, а вскоре и совсем исчезло. Патрик заплакал.
— Это называется фата-моргана, — тихим голосом объяснил Томек, гладя мальчика по голове. — Очень редкое явление, появляется утром либо вечером. Вследствие разреженности воздуха бывают видны местности — отдаленные и на сто километров. Люди пустыни называют миражи «перевернутой страной».
В плаче Патрика вышла наружу тревога, в которой мальчик жил уже несколько дней. Это было внезапное горькое разочарование, хотя сам он того и не ведал. Мужчины позволили ему выплакаться, потом Новицкий взял его за руку.
— Хватит, братишка! Достаточно, — пока мальчик тщетно пытался успокоиться, добавил: — Ты же храбрый ирландец. Чтобы сейчас сказали отец и дедушка?
Патрик улыбнулся сквозь слезы.
— Все в порядке. И ты, дядя Тед, ты мне как дедушка, а дядя Том, как отец. Надо быть храбрым!
Новицкий с Током обменялись улыбками.
— Ну что ж, братишка, — сказал моряк, — двигайся.
В тот день они на своей шкуре убедились, что может сделать с человеком пустыня. Томек настаивал на том, чтобы пройти как можно больше. Он ничего не говорил, но видел, что с Новицким что-то не в порядке. Моряк старался держаться молодцом, не подавать вида, но шел практически вслепую, с закрытыми глазами, пытаясь хоть чуточку защитить их от пыли и солнца.
Раскаленный воздух легонько подрагивал, творя необыкновенные, фантастические оптические обманы. Несущаяся куда-то далеко-далеко пыль пустыни казалась пылающим костром, взлетала подобно змею, вращалась, опадала… Солнечные лучи преломлялись так, что предметы отражались, как в зеркале воды, создавая иллюзорные образы озер или луж. Отдыхая в уютной тени, Новицкий высказался с редкой для него серьезностью:
— Шальная она, пустыня. Видишь воду, идешь к ней, а это море песка. Пусть я превращусь в кита, но это дьявольские штуки.
— Бахар эш-шайтан, — шепнул Томек.
— Что ты там толкуешь, братишка?
— Это по-арабски, — прохрипел Томек. — И значит: «море дьявола». Местные так это называют.
— С каких это пор ты знаешь арабский?
— Только несколько интересных слов.
Дальше они шли, уже получив какую-то закалку от пустынных миражей. То, что издали казалось возвышенностью, вблизи было лишь довольно большим камнем. Клочки травы выдавали себя за густой лес, небольшие неровности вырастали в небе, как трубы. Тем, что они не заблудились, путники были обязаны железной последовательности Томека и прямо-таки непонятной наблюдательности Патрика, который научился безошибочно различать характерные природные знаки и иллюзорные миражи.
Новицкий слабел. Он сам это чувствовал и его охватывал ужас. Он страшился не столько смерти, сколько тех хлопот, которые он доставит Томеку и так уж отягощенному ответственностью за ребенка. Глаза у него слезились и, кажется, начинали гноиться. Ему вспомнились десятки встреченных в этой стране слепых [115] . «В Египте на двоих египтян приходятся по три глаза», — так говорили здесь. И мучила его страшная жажда, мысли о воде стали навязчивой идеей. Временами ему казалось, что он сидит в яме, полной воды, и пьет, пьет, пьет; что он блаженно плавает в пресноводном прозрачном озере. Томек давал ему пить вдвое чаще, чем себе или Патрику, но раза два ему приходилось чуть ли не силой отнимать у него гурту. Моряка посещали галлюцинации, временами он лихорадочно бредил.
115
Болезнь, от которой страдал Новицкий, была скорее всего трахома, называемая египтянами воспалением глаз. До сих пор одна из самых распространенных болезней в Египте.
С чуть живым, едва видящим Новицким, со смертельно усталым Патриком дотащились они все-таки до желанного колодца. Это был огромный успех. Не заблудились, не выбились полностью из сил. И оказались у водяного источника, в том месте, которое должно быть известно тем, кто странствует по пустыне.
Вода оказалась в глубокой и широкой канаве, с одной стороны ее окружали скалистые возвышенности, с другой — гравийно-песчаная равнина. Канава была шести метров глубиной. Томек тут же подал моряку гурту с водой, тот выпил ее до последней капли. У колодца стоял большой глиняный кувшин с привязанной к нему веревкой. Они набрали воды, утолили жажду. Вода была холодная, чистая. Томек полил водой опухшее лицо Новицкого, положил холодные мокрые компрессы на его глаза. Ночью он спал плохо, прислушивался к пустыне и ее постоянным обитателям — животным. Где-то завыл шакал, квакали пустынные лягушки. Ближе к утру зажужжали москиты, появились вездесущие противные мухи. Новицкий проснулся, чувствуя себя немного лучше.