Томление (Sehnsucht) или смерть в Висбадене
Шрифт:
„Стой. Сядем. Обсудим. Есть еще одна причина, из-за которой я ушел от тебя. Я тебя боялся. Я не понимал тебя. Не знал, чего от тебя ожидать“.
„Милый, пойми меня, я тебе верю. У меня горькая радость в груди. И пахнет печалью. Но не печаль мое сердце гложет своим страхом. Господи! Ну, как же мне не хочется умирать. Зачем мне умирать? Помоги мне. Не знаю как. Я ведь хорошая. Я не хочу быть нечеловеком, я не хочу говорить на языке пророков, я не хочу быть пророком. Мне страшно. Спаси меня. Сделай так, чтобы я тебя полюбила“.
Яйцеголовый сел, будто
Он поднимет ее к небу, и бросит вниз, разжав где-то там, за облаками, когти. Затем кинется вниз, сопровождая Софью к земле клекотом и шорохом воздуха. И у самой земли подхватит почти умиротворенное тело, чтобы вознести свою победу к небу, и вновь бросить, и бросать до тех пор, пока дух ее не смирится вовсе, чтобы затем остаться вместе с ней там наверху, навсегда.
Впрочем, все сон и глупость, граничащие с забвением. Любовь моя.
„Что, что ты сказал?“
„Что я сказал? Я сказал, что я тебя ненавижу. По слогам? Не-на-ви-жу. Еще раз? Скажи мне. Почему ты боишься ранней смерти, что для тебя в ней страшного? Ведь ты и все твои предшественницы от рождения были сильнее людей, которые вас окружали. За свои тридцать или двадцать пять лет вы проживали в десять, сто раз больше, чем простые люди. Что страшного в твоей ранней смерти. Не полюбить тебя нужно, а смириться тебе нужно“.
„Ты ничего не понял. Я – последняя. Я не смогла родить, потому лишь, что не сумела преодолеть проклятие – все мои любовники умирали, словно, заведенные каким-то ядовитым ключиком. Только поэтому мне нужна твоя помощь. Господи! Может быть, ты решил забрать к себе последний на земле пророческий род? И человеку больше нельзя ничего знать о будущем! Не знаю. Но я – последняя, понимаешь!“
Софья расплакалась. Слезы были теплые и на вкус кислые. Затем она бездыханно свалилась на землю. Прошло какое-то мгновение. Непередаваемым внутренним движением тело вознеслось вверх, точнее, подскочило, влекомое немыслимой силой, и оставалось висеть в продолжении минуты-другой над землей. Затем Софья встала в воздухе, опершись на видимые только ей одной перила, она обернулась к приятелю, широко раскинула руки, сопровождая этот жест ерническим полупоклоном. И, словно, пригласила его куда-то к себе. Пока он глотал увиденное, Софья, еще постояв, перевернулась в воздухе, и закрутившись вокруг собственной оси, бесшумно, но при этом вращаясь с гигантской скоростью, превратилась в стремительный твердый смерч, который вкрутился в землю в метре от плиты. Еще мгновение. Плита затряслась и свалилась, едва не придавив, успевшего отскочить, опешившего от увиденного бывшего любовничка.
Из отверстия показалась рука Софьи, рука звала за собой. Может быть показалось? Показалось, что рука была зеленая. Но, видимо, лишь показалось. Перекрестившись, приятель дернулся по направлению к дыре. Один шаг, второй.
И он переступил границу земли, облако зеленого света окутало его тотчас и мягко. Сильно влекло вглубь. В подземелье было тихо и светло, причем, было такое впечатление, что свет шел из его глазниц, потому как высвечивалось лишь то пространство, куда попадал его взгляд. Софьи нигде не было.
Он вышел, точнее вывалился из отверстия в стене, на площадь, границы которой терялись во все стороны. Отверстие, из которого он вывалился, было пробито в каменном откосе, выложенным белым известняком. Это был циклопический откос, верхний край которого терялся во мраке подземелья, а по сторонам он шел в огиб площади. Куда он попал? Казалось, что навстречу этому подземному простору он сделал каких-то несколько шагов, прожил всего несколько мгновений. И вот, словно, попал в параллельный мир.
„Милый, прости за небольшую мистификацию. Ты, собственно, спишь“.
Софья возникла ниоткуда, кажется, воздух перед глазами сгустился.
„А ты?“
„А я продолжаю свое невыносимое движение к смерти тела“.
Казалось, что пока они не встречались, с тех пор, когда Софья отправилась в путешествие по параллельным местам, чтобы найти ответ на мучивший ее вопрос, – ее тело сделалось не то чтобы прозрачным, но каким-то зыбким, легким, с налетом невесомости в границах прежнего тела.
„Милая, ты разжижаешься“.
„Дурак. Мог бы промолчать. Знаю. Так мы и умираем. Как святые. Но святые Богу на земле больше не нужны, он намерен остаться наедине с многоликим телом, а Дух Святой забрать с земли“.
„Кажется, она сошла с ума?! Что ты несешь, родная моя?“
„Ты прав. Ну, пойдем. Я покажу тебе аллею моих предков. Помнишь, одна из моих картинок прошлого, самая последняя – история про бывшего языческого священника, которому дерево родило ребенка, девочку. И от этой девочки пошли все наши пророчицы. Когда они, как ты выразился, разжижались, их тела превращались в деревья, и чья-то заботливая рука высаживала их здесь, в этом громадном подземном сне“.
„Здесь целый лес!“
„Конечно, нас было много. И вот там мое место. Видишь, там, где самая зеленая, самая молодая, трава, там на краю леса я буду последняя. После меня никто уже не вырастет“.
„Разве. Разве ты знаешь, что тебя ожидает в завтрашнем дне?“
„Это – уже сегодняшний день. Прощай, радость моя“.
„А как же?!“
„Все“.
Софья почти толкнула его в плечо.