Шрифт:
Тонкие линии
« Strangers in the night, two lonely people,
We were strangers in the night
Up to the moment when we said our first hello.
Little did we know,
Love was just a glance away,
A warm embracing dance away... »
(« Strangers In The Night »,
Снежинки блестели мелкими, колючими искорками в холодном электрическом свете. Приподняв гудящую голову, Тамара удивилась пляске фонарного столба: тот, будто живой, ходил ходуном – то справа, то слева норовил заглянуть ей в лицо.
Она села. Череп раскалывался, боль накрывала её чёрным колпаком, но иголочка тревоги не давала расслабиться. Повинуясь порыву, руки полезли щупать карманы. Ни бумажника, ни мобильного... Сумку с вещами тоже забрали.
Последнее, что Тамара слышала перед ударом – голоса подростков. Шпана малолетняя... Конечно, она не успела ни разглядеть лиц юных разбойников, ни даже заметить, сколько их вообще было. То ли трое, то ли четверо. Рука нащупала во внутреннем кармане куртки паспорт, и тиски разжались, облегчение мурашками окутало плечи. Деньги, вещи – бог с ними; если б и документы пропали – вот это была бы история! В чужом-то городе. Бледные, негнущиеся от холода пальцы развернули паспорт, на ощупь нашли обратный билет. Фух, слава богу... Ну, хотя бы уехать можно.
Морозец приличный, надо бы встать, а то отмёрзнет всё. Фонарь сочувственно наблюдал за неуклюжими попытками Тамары. Побарахтавшись в пушистом и сыпучем свежевыпавшем снегу, она кое-как поднялась. Земля колыхалась под ногами, как палуба корабля в качку. Почему именно как палуба? Она ведь не была в море ни разу в жизни, откуда такие сравнения? Из книжек, наверно. «Остров сокровищ». Хмыкнув, Тамара всмотрелась в вечерний городской полумрак.
Окна манили уютным светом. Люди возвращались с работы, ужинали, смотрели телевизор. Заснеженный двор обступил Тамару со всех сторон, тёмные прямоугольные глыбы домов пристально вглядывались в неё, как бы спрашивая: «Кто такая? Что ты тут забыла?»
Она и сама толком не знала, что она тут забыла... Сердце стиснула лапа одиночества, и оно хрустнуло, как бумажный кораблик. Холодная, мёртвая бумага, на которой таяли буквы... Слова, которые они говорили друг другу, летели из-под пальцев по проводам, высвечивались на экранах, а сердца бились, радовались, таяли, обмирали, ныряли в тёплую пучину чувств. Личные встречи у них были нечасто, в основном общались через интернет. Лёгкая на подъём Тамара ездила к Лике, а та, домоседка и отличница, не высовывала хорошенького носика из родного города. Тамаре было мало платонического общения, ей хотелось секса с любимой девушкой – хотя бы изредка, и они с Ликой исхитрялись и выкручивались: то встречались на свободной квартире у понимающих друзей, то улучали момент, когда Ликиных родителей не было дома. Тамара убеждала любимую, что невозможно бесконечно довольствоваться отношениями на расстоянии, и звала её к себе после окончания учёбы.
Светловолосый образ таял на снежном холсте, тонкие линии расплывались. Сколько раз Тамара рисовала её портреты – не счесть. И с натуры, и по памяти, и по фото. Выпуклые серые глаза, аккуратный точёный носик, наивная чёлка и чувственный пухлый рот, невинный и соблазнительный одновременно.
Многое между ними было за три года. Слова по проводам, чувства по нервам, кровь по жилам; Лика – с чашкой чая у компьютера, Тамара – с вином на другом конце электронной связующей нити. Слова, мысли, смех, слёзы, обиды и примирения, целая жизнь с её мелочами, яркими бликами дней, ложившимися на полотно мазок за мазком. Карандашная круговерть, лабиринт линий, крошево сломанного грифеля, прозрачная акварель настроений. Лика доучивалась на последнем курсе, Тамара уже работала.
Но у ровного, сильного пульса их чувств начались перебои, карандашные линии ломались, дрожали. Лика уверяла, что всё в порядке, но сердце Тамары чувствовало беду. Бумажный кораблик промок и отчаянно тонул.
«Почему ты всё время пропадаешь так надолго, не отвечаешь? Я беспокоюсь».
«Тома, ну прости, закрутилась я совсем... Сессия, зачёты, экзамены, всё такое».
Тамара понимала и прощала, успокаивая себя, но холод предчувствия ложился на грудь, повисал тяжестью на плечах. Не в экзаменах было дело. Образ Лики, когда-то такой живой, золотоволосый, тёплый и любимый, бледнел, отдалялся, дышал осенней промозглой тоской. Между ласковыми строчками писем горчил яд фальши.
«Водить меня и дальше за нос бесполезно, я чувствую, что что-то происходит. Лучше скажи правду. Скажи всё как есть».
«Да какая правда-то? О Господи... Я просто замоталась с учёбой... Тома, перестань, а?»
«Так, всё, мне это надоело. Всё скажешь при встрече, глядя мне в глаза».
«Ты что, приехать хочешь?..»
Тамара чутьём угадала в ответе девушки испуг, своими взвинченными нервами уловила эти отголоски.
«А что ты так напряглась? Не хочешь меня видеть? Я буду некстати?» – остро, с вызовом бросила она в пространство интернета.
«Почему же, я хочу тебя увидеть, но... Тома, мне сейчас правда чуточку некогда, дел много. Может, в другой раз?»
«Что-то ты темнишь, милая. Нет, не в другой раз, а именно сейчас самое время во всём разобраться».
И вот – она приехала. Нет, это не малолетние грабители, а правда оглушила её, точно обухом топора промеж глаз. Лика встречалась с парнем, и они готовились к свадьбе.
– Тома, я беременна, – глядя на Тамару пристальными жемчужинками серых глаз, тихо сказала Лика. – Мне нельзя нервничать, не кричи на меня, пожалуйста, ты меня пугаешь... Между нами всё кончилось, прости.
И закрыла дверь, не позволив Тамаре даже переступить порог. Её нежное личико в форме сердечка исчезло в сомкнувшейся щели, щёлкнули замки. Хоть бы капля вины, хоть бы тень стыда проступила в её взгляде! Нет, только замкнутое, какое-то остекленелое отчуждение Тамара в них и увидела... Ну и, наверное, страх. Бешено закрутились, взвились ураганом догадки: может, родители надавили, запугали? Дверь ей открыла не её Лика, а другая – чужая, странная, точно сектой охмурённая. Говорила она какими-то заученными фразами, будто загипнотизированная кем-то. Тамара забарабанила кулаками в дверь.