Тонкий человек
Шрифт:
XIX
– Я подслушивал, – сказал Гилберт, когда мы вышли из здания. – Мне кажется, что если ты занимаешься изучением людей, и у тебя есть шанс, то не подслушивать – глупо, поскольку в твое отсутствие люди всегда ведут себя совершенно иначе, чем при тебе. Конечно, им не нравится, когда они узнают об этом, однако... – Он улыбнулся. – Вряд ли животным и птицам нравится, когда за ними шпионят натуралисты.
– И много тебе удалось подслушать? – спросил я.
– О, вполне достаточно – по-моему, я не пропустил ничего существенного.
– И что ты об этом думаешь?
Он поджал губы, наморщил лоб и рассудительно произнес:
– Трудно сказать. Мама иногда успешно утаивает факты, но у нее плохо получается выдумывать их. Забавно – вы, наверное, обратили на это внимание – тот, кто больше всего лжет, делает это почти всегда наиболее неуклюже, и его легче обвести вокруг пальца, чем всех остальных. Логично предположить, что они-то уж точно будут настороже и распознают любую ложь, однако как раз им можно внушить практически все. Наверное, вы обратили на это внимание, не так ли?
– Да.
Он сказал:
– Вот что я хотел вам сообщить: вчера вечером Крис не явился домой. Потому-то мама и расстроена больше обычного; а когда сегодня утром я забрал почту, то обнаружил там, адресованное ему письмо, в котором, как мне показалось, могло быть что-нибудь любопытное, и я аккуратно вскрыл его. – Он достал из кармана письмо и протянул мне. – Лучше прочитайте его сейчас, а на случай, если Крис вернется, хотя, по-моему, он вряд ли уже вернется, опять его запечатаю и положу в завтрашнюю почту.
– Почему ты так думаешь? – спросил я, взяв письмо.
– Ну, он ведь и правда Розуотер...
– Ты говорил с ним об этом?
– У меня не было возможности. С тех пор, как вы сообщили мне об этом, я его не видел.
Я посмотрел на письмо, которое держал в руке. На конверте стоял почтовый штемпель: Бостон, Массачусетс, двадцать седьмое декабря 1932 года, а адрес был надписан женским почерком, в котором было что-то детское:
«Мистеру Кристиану Йоргенсену, гостиница „Кортлэнд“, Нью-Йорк».
– Что надоумило тебя вскрыть его? – спросил я, вынимая письмо из конверта.
– Я не верю в интуицию, – ответил Гилберт, – но, по всей видимости, существуют такие вещи как разные запахи, звуки или, быть может, особенности почерка, которые не поддаются анализу и в которых не отдаешь себе отчета, однако они – эти вещи – иногда влияют на твои решения. Не знаю, что именно на меня повлияло – я просто почувствовал: это письмо может содержать ценную информацию.
– И часто тебя одолевают подобные чувства при виде семейной почты?
Он бросил на меня быстрый взгляд, словно пытаясь убедиться, не разыгрываю ли я его, и сказал:
– Не часто, но мне уже приходилось вскрывать их письма. Я же говорил вам, что занимаюсь изучением людей.
Я принялся читать письмо:
"Дорогой Вик!
Ольга написала мне, что ты опять находишься в Соединенных Штатах под именем Кристиан Йоргенсен и женат на другой женщине. Ты прекрасно знаешь, Вик, что это несправедливо, так же, как несправедливо было бросить меня на все эти годы, не подавая никаких признаков жизни. И не присылая денег. Я понимаю, что тебе необходимо было уехать в связи с неприятностями, которые ты имел с мистером Уайнантом, однако он, я уверена, уже давно забыл обо всем, и, по-моему, ты мог бы мне написать, поскольку, как тебе хорошо известно, я всегда была твоим другом и по-прежнему готова в любой момент сделать для тебя все, что в моих силах. Я не хочу сердить тебя, Вик, но мне необходимо с тобой увидеться. В воскресенье и понедельник по случаю Нового года я буду свободна от работы в магазине и приеду в Нью-Йорк в субботу вечером, чтобы поговорить с тобой. Напиши мне, в какое время и где ты будешь ждать меня, поскольку я не хочу причинять тебе неприятностей. Можешь быть в этом уверен, и напиши мне сразу же, чтобы я успела получить письмо вовремя.
Твоя настоящая жена,
Джорджия".
В письме был и обратный адрес.
Я сказал:
– Так-так-так, – и вложил письмо обратно в конверт. – И тебе удалось преодолеть искушение рассказать об этом матери?
– О, я знал, какова будет ее реакция. Вы же видели, что она вытворяла из-за тех пустяков, о которых вы ей сообщили. Как вы думаете, что мне следует предпринять по этому поводу?
– Тебе следует разрешить мне рассказать обо всем полиции.
Он с готовностью кивнул.
– Согласен, раз вы полагаете, что так будет лучше. Если хотите, можете показать им письмо.
– Спасибо, – сказал я и положил письмо в карман.
Он произнес:
– И вот еще что: у меня было немного морфия, около двадцати гран – я с ним экспериментировал, – и кто-то украл его.
– Каким образом экспериментировал?
– Принимал. Изучал эффект.
– Ну и как тебе понравился эффект? – спросил я.
– О, я и не рассчитывал, что он мне понравится. Мне просто хотелось знать, каков он. Я не люблю вещей, одурманивающих мозг. Поэтому я почти не пью и даже не курю. Хотя, собираюсь попробовать кокаин, поскольку предполагается, что он делает ум острее, верно?
– Предполагается. Кто, по-твоему, умыкнул морфий?
– Я подозреваю Дороти, так как на ее счет у меня есть теория. Поэтому я собираюсь к тетушке Элис на ужин: Дороти все еще у нее, и мне хочется проверить. Я могу вытянуть из сестры что угодно.
– Вообще-то, если она все время была там, – спросил я, – каким образом ей удалось...
– Вчера вечером она ненадолго заезжала домой, – ответил он, – а кроме того, я не знаю точно, когда морфий пропал. Сегодня я впервые за последние три-четыре дня открыл коробку, в которой он хранился.
– Дороти знала о том, что он у тебя есть?
– Да. Это одна из причин, по которой я подозреваю ее. Не думаю, что кто-либо еще мог его украсть. На Дороти я тоже экспериментировал.
– Ну и как, ей понравилось?
– О да, понравилось, однако, она бы и без того его взяла. Но я хотел спросить вас о другом: могла ли она пристраститься к наркотику за такое короткое время?
– Насколько короткое?
– Неделя... нет... десять дней.
– Вряд ли, если только она сама себя в этом не убедила. Много ты ей давал?