Тонкий лед

Нетесова Эльмира Анатольевна

Наталья экспедитора избила за то, что он целый рулон бархата спер со склада, чтобы сшить из него чехлы на сиденья своей машины. Не рассчитала и вме­сте с зубами вышибла глаз. Оказалось, что второй глаз у него еще с юности ничего не видел. Экспедитор на­всегда остался слепым, а кладовщица получила срок. Двое детей остались с бабкой жить на крохотную пен­сию. Муж Натальи тут же подыскал другую женщину. За все пять лет ни разу не навестил и не помог детво­ре. Правда, он подавал заявление на раздел кварти­ры, но мать Натальи, совершенно неграмотная, при­несла в суд все документы. И только тогда выясни­лось, что в квартире зять никогда не был прописан. Бабка получила эту квартиру от обувной фабрики, где полвека отработала уборщицей.

Наталья все заработанные деньги в зоне отдавала ма­тери на личном свидании, не оставляя себе ни копейки.

За время заключения женщина резко изменилась, похудела, постарела, стала замкнутой, суровой, но мно­гому научилась, стала лучшей швеей. Администрация зоны еще до освобождения договорилась о трудоуст­ройстве женщины на швейный комбинат, где гаранти­ровали сохранить высокий разряд, присвоенный в зоне.

За прошедшие годы многое изменилось в семье Натальи. Сын ушел служить в армию, а дочь закончи­ла медицинский колледж и уже работала акушеркой в родильном доме.

Но... не обошлось без горечи. Старую мать Ната­льи незадолго до освобождения дочери парализова­ло, и теперь она лежала дома без движения. За нею ухаживали внуки, а теперь и Наталья подключится. Она уже все продумала и решила вызвать деревенскую род­ственницу, одинокую женщину. У той отродясь не было никакой семьи. Та лишь мечтала пожить в городе. Она спокойно присмотрит за матерью и по дому поможет.

Егор, подписав документы Наташи. Взял следую­щую папку и громко рассмеялся.

Тонька Новикова — известная всей зоне путанка. Она даже по цеху не могла пройти спокойно. На каж­дом шагу подергивала, крутила задницей как цирко­вая лошадь. Дергать она умела всем, что имелось, например, большими как дыни сиськами. Они тряс­лись так, что, казалось, вот-вот оторвутся и уж если угораздят кому-нибудь, то на ногах не устоит даже самая громоздкая бугриха. Крутила она и животом, да так, что пупок сворачивался в хулиганскую фигу. Куда там восточным бабам с их танцами живота! Вот когда Тонька вертела своим пузом, не только охран­ницы уссывались от смеха, сторожевые псы отходи­ли на расстояние и уважительно подвывали, завидуя бабе. Она крутила головой и шеей. Умела стоять на голове, не держась при том руками за пол, и дергала ногами по-лягушачьи. Что только не вытворяла Нови­кова в своем бараке? Она была общей любимицей женщин и никогда не унывала. Даже на суде пообе­щала председательствующему рассчитаться с ним по выходу из зоны натурой. Бедный старик, не слышав­ший такого лет тридцать, сел мимо стула. Хорошо, что рядом были двое заседателей, которые помогли старикашке встать. Когда он глянул на Тоньку еще раз, он пожалел, что приговорил девку к трем годам лишения свободы с отбыванием в колонии общего режима.

— Стоило б ограничиться условным наказанием. Такая баба! Наливное яблочко! За что ее не прихвати, соком брызнет,— затопотал человек. Аж лысина покрас­нела. Что делать? Судьи — тоже люди, и под их мун­дирами кроется, бывает, сердце мужика.

Тонька была осуждена не только за проституцию. Этим она занималась с ранних лет. Ни работать, ни учиться она не хотела. И едва ей исполнилось двенад­цать, ушла на панель. Яркую свежую девчонку тут же приметили любители клубнички и нетерпеливо пощу­пывали тугие груди, круглую задницу.

Тонька уже была наслышана о панели от своих одноклассниц и не хотела продешевить.

— А сколько подаришь мне? — спросила особо на­зойливого пожилого кавказца.

— Все отдам! Ничего не пожалею! — загорелись глаза мужика.

— Ты не грей мозги! Конкретно скажи!

— Сто долларов!

— Иди с ними к старухам, козел! — оттолкнула и отвернулась от него.

— Двести! — услышала совсем рядом.— Пошли со мной,— уверенно взял ее за руку русоволосый парень, подвел к «Мерседесу», усадил Тоньку и повез за город на дачу.

Ночь прошла как одно мгновение. Человек отдал Тоньке пятьсот долларов и вскоре исчез на своем «Мерседесе». Смешался с другими машинами его ав­томобиль, и он даже не оглянулся на девчонку, для которой стал первым, незабываемым. Он больше не подходил к ней. Не брал за руку, даже не здоровался, проезжая изредка мимо. А Тонька не без боли и обиды согласилась со своей участью утехи на час.

Она теперь редко появлялась там, где жила рань­ше, в сырой и темной комнате барака, где ютилась городская нищета, которая плодила детвору по пьян­ке. Зачастую бабы не знали, от кого рожали, да и родив, мигом забывали, кто это пищит под боком, и стоит ли вмешаться. Нередко бабы, заслышав настырный дет­ский крик из-под стола или кровати, спрашивали друг друга:

— Чье это просочилось к нам?

Вытащив за ногу орущего обоссанного малыша, не понимали, чего он кричит.

— Экий горластый! Едва вывалился, а уже водку требует! Почуял пострел, шпана беспортошная! Уже свой «положняк» рвешь? На жри! — поила малыша из стакана самая догадливая и добрая. Сунув ему в ручонку хвост селедки, ложила в постель или опус­кала на пол.

Детвора с молочного возраста видела все, рожде­ние и смерть. Здесь никого ничто не удивляло и не могло испугать. Здесь слабые не выживали, а те, кому повезло, держались за жизнь цепко, мертвой хваткой и всегда, в любой ситуации умели достойно за себя постоять.

Тонька была одной из выживших. Своих отца и мать стала отличать от прочих лишь в пять лет. Их никогда не видела трезвыми, а они о ней и не вспоминали. Попыталась вырвать их из пьянки бабка, приехавшая из деревни, но не получилось. Ее не узнали и едва не втоптали в грязный, годами немытый пол.

Она забрала Антонину к себе. Ее о том никто не просил и не препятствовал. Там девчонку отмыли, впервые она поела досыта. Ей дали чистую одежду и тапки. Все это Тонька связала в узелок и вместе с куском хлеба спрятала под громадную подушку, ис­пугавшись, что завтра у нее могут все отнять и про­менять на водку.

Бабка отвела Тоню в школу, стала приучать к до­машней работе, учила стирать и готовить. Девчонка быстро осваивала нехитрую бабью науку, но делала все из-под палки. Она огрызалась, обещала убежать обратно в город. Но бабка, не зная сама, как напугала внучку, сказала той, что родители продадут ее цыга­нам за водку.

Этой угрозы Тоньке хватило надолго. О городе и родителях не вспоминала целую зиму. По дому по­могала, но больше всего любила наряжаться. Она дав­ным-давно перемерила все бабкино. Ничто ей не по­дошло и не понравилось. Подрастая, Тонька опять стала скучать по городу. Ей было тесно и тошно в ма­ленькой деревне, где жили одни старики. Ровесников Тони увозили в город, лишь на лето возвращались они отдохнуть. Городская детвора рассказывала девочке о городских новостях. Тонька от досады плакала но­чами. Ее сверстники живут в городе, бывают в зоопар­ках, в кино, на аттракционах, а она застряла в деревне со старой бабкой.

«Ну, почему? Зачем мучиться? Я тоже могу уехать в город. К своим. Ведь меня никто не выгонял. Я в лю­бой день вернусь к родителям. Буду жить с ними. Что мне делать здесь, в деревне? Это не мое, бабкино. Пора домой. Навсегда».

Вернувшись в барак, где ничего не изменилось, Тонька обзавелась продвинутыми подругами. Она тре­бовала от родителей наряды. Отец с матерью, отвык­шие за годы от дочери, сразу и не узнали ее. Когда до них дошло, что это дочь, неподдельно удивились. Ведь они много раз пили за упокой Тоньки, а девка жива! Обмыть такое надо!