Тонкость мысли (Пинской - неизменно Пинской ! - 3)

Гергенрёдер Игорь Алексеевич

Проследовали Армавир. Урки кайфуют в вагоне-ресторане. За окнами пейзажи Кавказа. Бородастый опрокидывает рюмку за рюмкой, жрет чахохбили, порыгивает. Огромный выпирающий подбородок - ну, колун и колун!
– залит соусом. Прыщи лоснятся и выглядят еще отвратительнее. Бандит глядит на Пинского с ухмылом:

– Думаешь о курорте, о загорелой молодочке... а надо думать, г-хи, г-хи, о лодочке...

Урки знают суть намека - посмеиваются. А Пинской - ниже травы, тише воды. Куда лоск и ум делись? Знай

кивает с подобострастьем.

Но притом думает вот о чем. Скоро поезд побежит по черноморскому берегу. А там, от Туапсе до Сухуми, - владения кавказских мужеложцев. Курорт лепится к курорту: и на каждом полустанке жопники караулят приезжих...

Раньше насиловали. Местные менты, прокуроры - купленные. Да многие из них и сами обожают мужчину в позе раком. В этой связи стало столько случаев, до того насильники обнаглели: средь бела дня за первый же куст заведут и отдрают - и хоть осипни от крика. Тогда вмешался преступный мир Центральной России. Под угрозой большого кровопролития был принят уговор: к мужчинам силу не применять. Вдувать только по согласию, а его записывать на магнитофон.

Если кавказец пошел на уговор, он его держит железно и трепетно. Отзвучали жалобные мужские крики. Но чувства жопников, конечно, не остыли. Голодные стаи рыскают от станции к станции: чтобы соблазнить курортника, несут с собой выпивку, фрукты. И прут магнитофоны*.

Пинской думает об этом не сказать чтобы с сочувствием. Услужливо сыплет хиханьку на подначки Бородастого. А колеса постукивают на стыках - скорый мчится по побережью. Все ближе конец пути - Гагра. Блекнут дневные краски юга, настает вечер.

Бородастый высказывает Пинскому уже без всякого стеснения:

– Что, сучка, чуешь нехорошее? Угождай - не теряй дорогое время.

Банда:

– Ха-ха-ха!

Пинской поеживается и объясняет с виноватым видом:

– Да я вот все думаю - чем угодить...

Главарь в рык:

– Ну, пр-ридумал?

Пинской помялся, как девочка, и с ужимкой вякает:

– Могу... в туалет проводить тебя...

Хохот громыхнул на весь вагон-ресторан. И вот уже урки смотрят на дельца как на последнюю падаль. До чего изговнялся от страха! Экая пакость. А недавно встречали его почти с поклоном...

Главарь наслаждается: плюнул на два пальца, пригладил Пинскому челку:

– Веди-и!..

Пошли вдвоем в нужник. И хотя Бородастый пьян, воры не опасаются, что спутник ему что-нибудь сделает. Если б он посмел в нынешнем положении - весь Закон встал бы против него. Всюду найдут: с живого будут кожу сдирать узенькими лентами. И он это знает.

Ввалился Петр в нужник - Пинской за ним. Глянул на часы: через две минуты - станция. Бородастый икает, сопит, усмехается:

– Ну-у... сымешь с меня брюки?

Спутник говорит:

–

Немного позже.
– Его рука в кармане, а там - кастет. Бандюгу кастетом - бамц в висок. И - с хорошим размахом - по лбу.

Петр в отключке привалился к стенке, бряк на задницу. Поезд тем временем встал. Пинской выждал, когда он тронется, опустил окно. Он обладал силой гимнаста - и хотя и с немалым напряжением, но поднял Бородастого и сбросил на придорожные кусты. Тут же выпрыгнул и сам: поезд еще не набрал скорость.

Бородастый очнулся в траве под деревьями, куда его откатил спутник. В башке от боли треск; все перемешалось-спуталось. Слышит голос Пинского:

– Петр, ты живой? А ведь с верхней полки упал!

Кругом темно: уже наступила ночь. Туша лежит - ничего не понимает.

– Где мы?

– В поезде. Но он не может ехать. Ты бросился на проводника, вырвал у него... ну, то, что он поднимает... х...! И сломал! Ему нечего поднять. Ты хоть помнишь, как отнимал у проводника это самое?

Петр вспомнил: и бросался, и отнимал...

– По пьянке это... а я не хотел. Ехать надо! Чего теперь-то?

Пинской сует ему в пасть горлышко фляжки, а в ней - "белый медведь".

– На-ка попей, пока проводник новый х... достанет.

Бородастый пососал, отрубился. Пинской стащил с него брюки. А между деревьями мелькает луч фонарика: подходит стая мужеложцев. Осветили: вот это да-аа! какой товар выставлен! Два эдаких толстенных окорока - еще и жестким волосом поросли.

Стая вмиг впала в страшную нервность. К Пинскому:

– Та-а-ргуешь, друг?

– Никогда! Приятель попросил снять с него брюки - я снял. Больше ничего.

– А зачэм он просил? Он хочэт?

Пинской видит при стае магнитофон "Романтика", который так любили туристы и геологи.

– Спросите - не немой: ответит!

Жопники включили маг, треплют Бородастого по загривку, а по заду жадно - хлоп-хлоп-хлоп!.. У всех наружу торчат.

– Дарагой, хароший, нэ малчи!

А он мычит и только ветры пускает. Жопники в экстазе. Гляди, начнут друг через дружку прыгать. Один прилег к Петру на траву, сует ему в ладонь залупу:

– Хочешь рукой попробовать - попробуй! Что скажешь?

Бородастый руку сжал:

– А-а... нашелся х...! Не бойся, я его ломать не буду. Давай поехали!

В ту же секунду ему и вперли. Какая понеслась дрючка! Один вздрогнул его уже очередной оттолкнул и влупляет...

А все вопли, мыки-рыки Бородастого - то, мол, от удовольствия.

Пинской стоит в сторонке, наблюдает ажиотаж и поджидает банду. Знает она, спохватившись, сорвала стоп-кран и мчится вдоль линии назад. Главарь, живой или мертвый, должен быть вблизи насыпи. И Пинской не успел уйти далеко...