Тоннель
Шрифт:
— У выезда из тоннеля погибли люди, — строго сказала она, явно не в первый раз. — Запах усиливается, и это очень опасно для тех, кто находится рядом. Все машины необходимо передвинуть назад, к въезду. Вопросы есть?
Вопросов не было. Она и не ждала их.
— Вот и прекрасно. Тогда разойдитесь по местам и будьте готовы. Перегоном будет руководить старший лейтенант.
Старлей кивнул и вяло, заученно помахал. Глаза у него были красные, как у кролика-альбиноса.
— Блин, — шепотом сказала нимфа. — А в туалет теперь как?
— Придумаем что-нибудь, — таким же шепотом ответила Саша. — Ну что делать, будем ходить вперед.
— Ага, вперед, — застонала нимфа. — Туда километров пять, наверно, пилить.
Митя откашлялся и подавил желание поднять руку. Как-то возмутительно на него все-таки действовала женщина-завуч, и побороть это никак не получалось.
— Подождите, — сказал он, а предательскую руку сунул в карман. — С этой стороны тоже нужна санитарная зона, хотя бы метров пятьдесят. Люди не могут справлять нужду где попало, это тоже скоро станет небезопасно.
Женщина-Мерседес быстро подняла голову.
— Вы врач? — спросила она.
— Нет, — сказал Митя и приготовился спорить. — А что, это важно?
— Слышали, лейтенант? — спокойно сказала женщина-Мерседес. — Едем не до конца, оставим пятьдесят метров.
— И про воду, — выдохнула нимфа и придвинулась. — Про воду спроси.
— И еще, — сказал Митя. — Все надо сделать очень быстро. Несколько сотен двигателей — слишком большая нагрузка на систему вентиляции, она на такое не рассчитана. Ворота закрыты, а мы и так уже сожгли достаточно воздуха и ни одной лишней минуты позволить себе не можем. Надо двигаться группами — завелись, сдали назад и сразу заглушили, потом следующие. Ну и так далее.
Рослая чиновница нахмурила светлые брови и сделала вид, что задумалась, — в основном для того (показалось Мите), чтобы еще раз напомнить, кто именно принимает здесь решения.
— Это нетрудно, — сказал он и почувствовал, что краснеет, да что ж такое. — Достаточно просто расставить регулировщиков.
Она улыбнулась, скупо, начальственно, и кивнула наконец.
— Значит, расставим, — сказала она. — Сколько их понадобится, по-вашему?
— Надо, чтобы они видели друг друга, — сказал Митя. — Так что чем больше, тем лучше.
— Сможете помочь? — спросила она тогда. — Это надо будет организовать, и нужно больше добровольцев. Возвращаться не будем, нет времени, их придется набрать здесь.
— Я! — раздался рядом взволнованный тонкий голос. — Я пойду, пап, запишите меня!
Хороший отец, конечно, сказал бы сейчас своей дочери, что это вообще не обсуждается, без разговоров. Что управлять движением десятков автомобилей в тесной бетонной трубе, где нет ни тротуара, ни островков безопасности, — задача для взрослых, а шестнадцатилетние девочки должны тихо сидеть в машине и смотреть в окно до тех пор, пока им не скажут, что можно выйти. А желательно — до тех пор, пока не откроются ворота. Но лицо у Аськи было такое нетерпеливое, такое радостное, он даже не сумел вспомнить, когда она в последний раз так на него смотрела — как будто от него в самом деле что-то зависит. Как будто он все еще может сделать ее счастливой легко, если подует в живот или подбросит к потолку — тихонько, чтоб не испугалась, но чтобы захохотала. Ну или просто разрешит вылить невкусный суп в раковину и не ложиться спать до полуночи. Когда столько лет видишь свою дочь раз в месяц по выходным, которые сам же нередко и переносишь то на следующую неделю, то просто на неопределенное попозже, единственный вариант вернуть себе хоть немного ее приязни — позволить ей делать все, что запретила бы мама. Жалкий прием, недостойный, но на все остальное у тебя давно нет ни права, ни сил, ни даже денег.
— Запишите, — сказала Ася еще раз, уже не ему, а женщине в синем костюме. — Вот этот кусок — мой, я тут всех знаю.
Женщина-Мерседес кивнула, снова вытащила свой блокнот и огляделась.
— Кто еще? — спросила она.
Говно я, а не отец, подумал Митя и все-таки поднял руку. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 11:32
Молодой водитель Газели выпрямил затекшую спину и повертел головой, осторожно, чтобы не захрустели позвонки. Три последних часа он провел, зажатый с двух сторон своими взрослыми пассажирами, и все это время старался не шевелиться, чтоб не мешать их разговору, и боялся одного — каким-нибудь глупым движением или звуком привлечь к себе внимание.
Ему до сих пор было непонятно, зачем седой таксист из Андижона, человек, без сомнения, умный и храбрый, впустил в кабину русского с разбитым лицом и пистолетом за пазухой. Из того, что эти двое говорили друг другу, он разбирал только редкие слова, но по всему было видно, что друзьями они не стали и что незваный гость пожилому таксисту совсем не нравится. И все-таки этот русский в перепачканной кровью рубашке до сих пор сидел, развалясь, в водительском кресле и улыбался, как будто встретился с друзьями после долгой разлуки, и говорил — много и быстро, а несколько раз даже потянулся и похлопал темнолицего андижонца по плечу, и тот не сбросил руку. Скривился и отодвинулся, но не сбросил, и дело точно было не в пистолете — они как будто оба забыли про пистолет, и происходило между ними что-то другое, запутанное, и разобраться в этом юному Газелисту было не по силам.
А еще ему очень хотелось в туалет. Бутылка, в которую он мочился ночью, все так же лежала под приборной панелью, но воспользоваться ею сейчас он, разумеется, не мог, как не мог и выйти наружу. Во-первых, для этого пришлось бы прервать чужой и, похоже, важный разговор. А во-вторых, снаружи опять что-то происходило. После долгой паузы за экраном из фольги, закрывавшим окна кабины, снова захлопали дверцы и послышались возбужденные голоса, и это, скорей всего, означало, что там опять вспомнили про воду, которая хранилась в кузове и предназначалась фирме с длинным русским названием, и наконец собрались эту воду отобрать.
Заговорить он все равно сейчас бы не посмел, даже если бы хозяином Газели удивительным образом был он сам (а не еще одна фирма, название которой он не смог бы произнести и владельца которой не видел ни разу). Но ни машина, ни вода, ни даже место за рулем, которое он уступил человеку с разбитым лицом, ему не принадлежали. Да он и сам вообще-то себе больше не принадлежал и зависел теперь от воли седого андижонца, который четыре часа назад взялся решать за него и тем самым освободил от мучительной необходимости выбирать, как ему поступить, чтобы было правильно. Как быть с водой и людьми снаружи, опасаться ли странного русского и что делать дальше, если ворота вообще не откроются, — все эти трудные вопросы его уже не касались. Свой выбор он сделал: доверился старшему, и впервые за долгие месяцы, проведенные в недобром северном городе, он был не один, под защитой, как будто снова вернулся домой. Все наконец опять стало просто, и ради этой драгоценной, вновь обретенной простоты он рад был вытерпеть что угодно.
— О, забегали, — сказал русский и вернул фольгу на место. — Сейчас придут.
— Пусть приходят, — сказал таксист из Андижона сухо.
Русский весело посмотрел на него.
— Да ну? — удивился он. — И что ты будешь делать, когда они придут? Или ты на это рассчитываешь? — и похлопал себя по грязной рубашке, под которой прятался краденый «макаров».
Маленький таксист сжал зубы. Он действительно впустил наглеца в кабину только из-за пистолета. Не потому, что испугался, бояться было нечего, а вот пистолет действительно мог пригодиться. Но чужак со следами наручников на запястьях был не нужен, а за пару часов развязной своей болтовни стал еще и до тошноты ему неприятен, и осталось только решить, как и когда отобрать у него оружие и выбросить вон из машины.