Тоннель
Шрифт:
Старлей, которому снилась нимфа, лежащая перед ним в белоснежной раковине кабриолета, ее задравшееся платье и нежная бесстыдная нога, открытая до самого бедра, проснулся и увидел перед собой квадратную физиономию стервы из Майбаха. Контраст между сновидением и реальностью показался ему настолько несправедливым, что он решил поскорее заснуть снова и даже зажмурился, как делают дети, когда их будят в школу, и попытался нащупать одеяло, чтобы натянуть его на голову. Но никакого одеяла в патрульном Форде, конечно, не было, как не было и надежды избавиться от стервы-Терминатора. Она вцепилась и трясла его, как ротвейлер. Пальцы у нее были железные.
— Где Газель,
Несчастный старлей испуганно хлопал глазами и отвечать не спешил. На его мятом со сна лице отображалась мучительная работа: он то ли не мог вспомнить, то ли правда не знал, то ли — и это показалось Мите наиболее вероятным объяснением, — не решался признаться свирепой бабе в том, что выбросил мятежные «Напитки Черноголовки» из головы и просто завалился спать сразу же, как только переставил машину. Ни один из этих вариантов, понятно, спасения ему не сулил; со стороны похоже было, что женщина-Мерседес вот-вот зарычит, щелкнет зубами и вырвет бедняге яремную вену.
Парня было жалко, и Митя шагнул к Форду (притихшие добровольцы снова послушно расступились) и просунул голову в водительское окошко.
— Всё нормально, — сказал он. — Они тут, недалеко, я покажу.
Глаза у нее были холодные и белые, волчьи.
— А, то есть это вы, — сказала она. — Ваш был участок.
— Нет, — виновато сказала Ася откуда-то сзади. — Это мой. Это я. Там у них мужик сидит, ну, помните, который убежал. Я все объяснила, честно, а он такой — не поедем. И они меня прогнали. Закрылись там у себя, и всё.
Женщина-Мерседес откинулась в кресле и вдруг как-то очень по-человечески вздохнула и стукнула себя кулаком по колену. Юный старлей не шевелился, напряженно разглядывал кнопки на захватанном руле. Щеки и лоб у него стали совсем красные. Ах ты, гнида трусливая, подумал Митя. Выспаться тебе захотелось, как же. Обернулся и выпрямился так резко, что ударился макушкой в переборку.
— Ты что, говорила с ним? Ася! Ты что! А если он опасен? А если бы он...
Дочь молчала, кусала губу и смотрела в сторону. Лицо у нее было такое же, как там, у Газели — закрытое и усталое, как будто он задавал глупые неправильные вопросы, которые не заслуживали ответа. Женское взрослое лицо, какое бывало у ее матери и у Саши, но у Аськи — никогда.
Ну конечно, она с ним говорила, с этим убийцей или кто он там. Узнала и все равно сунулась с разговорами в машину, набитую посторонними опасными мужиками. И наверное, еще гордилась собой, дурища, потому что представить не может, что бывает с такими вот девочками. Потому что ее до шестого класса провожали в школу, даже не шлепали ни разу и в жизни не заставляли доедать кашу. Потому что мать ее далеко, а отец — долбоеб. Бесполезный мудак, которому нельзя доверить ребенка.
И ведь что-то там случилось, у пыльной Газели, он же сразу понял — по тому, как она прижалась и как толкала его оттуда подальше, чтобы не дать ему вернуться и приглядеться. Горячая, странная, непохожая на себя. Понял, но расспрашивать не стал, не было времени, хотя и тут он себе врал, время было. Но тогда бы все прозвучало вслух: он оставил ее одну, без присмотра, как взрослую, — неосторожную шестнадцатилетнюю дурочку, чтоб добавить пару очков к своему негодному родительскому счету, и ее обидели. Испугали. И пришлось бы тогда тащить из кабины грубияна-таксиста, орать и толкаться, а то и ввязаться в драку. Получить по лицу у нее на глазах. Так что он не спросил, а она ничего не сказала, потому что решила заранее: он не справится. Решила сама за них обоих, как старшая.
Он ясно увидел, как опускается грязное стекло и Аська в короткой своей маечке подходит близко, и его затошнило.
Добровольцы,
— Ну что там? — спросил женский голос сзади. — Чего ждем-то?
— Не знаю, как вы, а я лично воду жду, например, — мрачно ответил кто-то.
— Действительно, ребят, давайте уже делом займемся, а?
— Слушайте, а кстати, вот эта машина с водой тут стояла, что-то я ее не вижу.
— Какая машина, где?
— Да нету, в том-то и дело. А я точно помню...
— Ну, может, вы перепутали что-нибудь? Передвинулось же все.
— Ничего я не путаю. В своем уме, слава богу, стояла вот тут машина, утром еще!
— И где она тогда, по-вашему? Улетела?
— Женщина, ну что вы к нему пристали, я тоже помню. Была машина, они еще открывать не хотели.
— В смысле, не хотели? Ничего себе, не хотели они.
— А как вы их заставите?
— Да очень просто!..
— Я извиняюсь, — сказал лысоватый мужчина в жилетке и занял Митино место возле полицейского окна. — Так план у нас какой?
Полный самых нехороших предчувствий лейтенант покосился на свою новоиспеченную начальницу. Он вспомнил бетонные ворота с цифрами 0-60, пустой кусок тоннеля, похожий на безлюдную улицу из старого кино, и как человек с разбитым лицом, улыбаясь, протянул ладонь за ключом от наручников. И отчетливо, ясно понял, что улыбку эту не хочет видеть больше никогда, вообще, и ни в каком штурме Газели поэтому участвовать не станет, даже если кошмарная баба примется жрать его живьем. И что если ему придется-таки сегодня, в последний день его безрадостной службы еще раз вытащить пистолет, он сделает так с одной целью — чтобы его наконец оставили в покое. Чтобы ни сука в мужском пиджаке, ни змеиный дед из Майбаха, ни даже дядька из Тойоты со своей миленькой дочкой не затянули его обратно в душный чужой сценарий, который — и в этом он был абсолютно уверен — закончится для него так же, как для толстяка-капитана. Он должен был умереть еще там, у ворот, и жил теперь запасное, дополнительное время благодаря случайному решению, которое принял наугад, не думая. И менять в этом хрупком раскладе ничего было нельзя, потому что новая реальность, в которой он, лейтенант, не умер, была еще совсем ненадежная и не затвердела до конца. А та, прежняя, только и ждала повода, чтобы подловить его и все вернуть на место.
Тишина снаружи густела. Лысоватый мужик кашлянул и переступил с ноги на ногу.
— Так я не понял, — сказал он. — Мы как, воду идем искать?
Старлей сжал зубы и приготовился, но сука из Мерседеса даже на него не взглянула.
— И не только воду! — громко сказала она и полезла вон из машины, встала на подножку и простерла вперед руку, опять сделавшись похожей на памятник Ленину, только без лысины, бороды и голубиного дерьма. — Нам нужна не только вода! Мы проверим все, я повторяю, все подряд грузовики. Вскроем каждый, поймем, какими ресурсами располагаем, и необходимое реквизируем законно, составим акты и будем распределять! Поровну, справедливо!
Эта без сомнения ленинская и по сути, и по всем прочим признакам речь (Мите показалось даже, что женщина-Мерседес в эту минуту немного, самую малость картавит) произвела на слушателей впечатление самое благоприятное. На пятнадцатом часу заточения идея раскулачить какие-то безымянные грузовики больше не казалась спорной и несовременной. Многие захлопали, кто-то весело свистнул. Господи, если бы Сашка способна была сейчас засмеяться, насколько бы стало легче. Он поискал жену глазами и не нашел. Толпа стояла бодрая, одинаковая и безлицая, как армия.