Тоннель
Шрифт:
Спустя два бесконечных десятка секунд большая женщина вернула полупустую бутылку на столик и вытерла рот.
— Снаружи примерно пятьсот человек, — сказала она. — Точнее сказать не могу, я пока переписала только треть, ну или чуть больше. У них кончилась вода и нечего есть, а полчаса назад отключилось внешнее электроснабжение. Там тридцать градусов жары, пять трупов и сбежавший уголовник с пистолетом. Знаете, почему они еще не топчут друг друга? — Она наклонилась вперед, упираясь локтями в расставленные колени: — Потому что я с ними работаю. Я остановила
— Ты методичку мне сейчас мою будешь пересказывать? — оборвал старик брюзгливо. — Работает она. На часы посмотри, дура. Ты возишься. Нельзя тянуть, все быстро надо делать, пока они тебя еще слушают.
— Я делаю! — сказала ассистентка таким голосом, что Валера у себя за рулем на всякий случай зажмурился и перестал дышать. — Но я не могу заставить их просто выстроиться в очередь и диктовать свои данные. Меня слушают потому, что я обещала раздать им еду и воду. Сейчас начнем раздачу и продолжим перепись, но быстро не получится. Мне нужно еще два, может быть, три часа.
Желтый старик на эту непочтительную реплику не отреагировал, как будто потерял к разговору интерес. Он смотрел в окно, вид у него снова был больной и сонный.
— А еще мне нужен он, — сказала большая женщина и кивнула на своего тихого соседа в черном. — Очень мешает ситуация с оружием, пора решать.
Телохранитель не шевельнулся, но как-то весь подобрался, как если бы к нему все-таки подключили питание.
Какое-то время в салоне Майбаха было тихо. Пауза тянулась — необычная, странная. Забыв об осторожности, Валера позволил себе бросить короткий взгляд в зеркало.
— Медик какой? — наконец спросил шеф, отвлекаясь от бронированного окна. — Специализация у него какая?
— Стоматолог, — ответила белобрысая стерва с явным удовольствием. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 14:59
— Я, когда была маленькая, ужасно боялась, что сбросят бомбу, — негромко сказала красавица из Кайен. — Мне лет десять было, я прямо спать перестала. Лежала в кровати и слушала самолеты. Мы на «Юго-Западной» жили, там же Внуково рядом, и какой-то воздушный коридор у них был прямо над нами, один за другим летали, часто-часто. И вот я лежала и про каждый самолет думала: это они, летят нас бомбить. Почему-то уверена была, что они именно ночью прилетят, чтобы их не заметили. — Она глотнула «Абсолюта» из тяжелой бутылки и поставила ее на асфальт. — Кто-нибудь помнит вообще, как тогда было страшно? Или это я была ненормальная?
— Да ладно, чего сразу ненормальная, — сказал Патриот галантно и потянулся к водке. — Тогда самая жесть была как раз. У нас еще военрук был отбитый в школе, мы кросс в противогазах бегали.
— Господи, да, точно. Противогазы, — сказала мама-Пежо. — Надо же, я забыла. И главное, глупость же полная, ну как он спасет при ядерном взрыве?
— Лечь ногами к вспышке
— Ногами-то зачем? — нахмурилась юная нимфа, которая анекдот этот, разумеется, не знала, потому что в восьмидесятые еще даже не родилась.
— На живот ногами к взрыву, — поправил Патриот. — Лошара.
Кабриолет не обиделся. Кажется, он даже не расслышал.
— А потом моя мама, — продолжала женщина-Кайен тем же мягким сказочным голосом, — пришла ко мне в комнату, села на кровать и сказала: не надо бояться. Мы в Москве, нас первыми разбомбят. Это всем остальным будет плохо, ядерная зима, радиация. А мы просто исчезнем, и всё. Даже не почувствуем ничего.
Ее татуированная падчерица фыркнула и закатила глаза.
— Господи, — повторила мама-Пежо и без очереди, пропустив нимфу и Кабриолета, вернула «Абсолют» красавице-Кайен.
Та взяла литровую бутылку обеими руками, сделала еще глоток и содрогнулась:
— Простите... Не могу ее совсем. Даже запах не выношу. Традиция какая-то дикая, чтобы на похоронах обязательно водка, и никто же не пьет, всегда остается. Не понимаю, зачем мы купили столько.
— А я люблю, — сказала падчерица с вызовом. — Водку.
— Да потому что нашу надо пить, русскую, а не говно это шведское, — начал Патриот, но поймал взгляд своей румяной жены и быстро добавил: — Пардон, конечно. Ну серьезно, не умеют они.
— Какая... необычная женщина ваша мама, — осторожно сказала хозяйка Пежо.
— Что? — спросила красавица-Кайен. — А, да... пожалуй. Но представляете, мне почему-то помогло, правда. Дети странно устроены. Оказалось, самое страшное было как раз не умереть, а остаться последним. Понимаете? Когда все уже умерли, а ты еще нет.
Девица из Кайен снова фыркнула и отвернулась. Стало тихо. Слышно было, как шелестят лопасти вентилятора под потолком, жух, жух, жух, и гудят лампы. В Пежо легко вздохнул во сне мальчик.
Митя поднял голову и снова посмотрел на Аську. Она сидела в той же позе — спиной, прислонившись к пыльному тойотиному боку, и за двадцать минут ни разу не пошевелилась. Если б она заплакала, если бы кричала на него, он что-нибудь смог бы. А эту неприступную, по-взрослому окаменевшую спину нельзя было даже трогать. Вернее, можно, наверное — можно, но он не знал как.
Саша толкнула его локтем, и он едва удержался, чтобы не толкнуть ее в ответ. Он почему-то очень сейчас на нее злился. Не только на себя, на нее тоже.
— Да нормально там всё, — сказал Патриот. — Давайте не это. А то договоримся сейчас. Ну какая бомба, ё-моё. Да, Очки? Ляпнул, и ладно.
— А чего нет-то? — с неожиданной яростью спросила его жена, и румянец ее растекся, пополз вниз на шею. — Ты откуда знаешь? Вот дождались, наконец, и сбросили, сволочи американские.
— Чего дождались? Пока вы на дачу поедете? Перестаньте, ну вы же взрослый человек!.. — перебила Саша.
— Вы еще скажите — украинцы, — вставила мама-Пежо ядовито.