Тоня из Семеновки (сборник)

Баруздин Сергей Алексеевич

И неожиданно все затихло. Мы медленно поднялись.

– Где Коля?
– первой выкрикнула Ира.

Коли, действительно, рядом не было.

– Может, он на чердаке?
– неуверенно произнесла Зина.

Мы облазили чердак, никого не нашли и кубарем скатились вниз по лестнице.

Коля лежал на мостовой.

Он был мертв.

Взрывная волна.

– Глупая смерть!
– сказал дядя Костя.

– А что, бывают умные?
– зло бросил я.

А за нашим домом полыхало

пламя, и в небе вился столб дыма, и кто-то кричал, и завывала "скорая помощь".

* * *

Колю похоронили только на девятые сутки. Хоронить тогда было очень трудно: давай хлеб, водку, мыло, соль.

Хоронили Колю в закрытом гробу. Он сильно разбился.

Похоронили Колю на кладбище Введенские горы, которое еще называется Немецким.

Вся наша дружина вместе с дядей Костей пришла на похороны и еще какие-то люди, которых я не знал. Отец Коли на фронте, а мама была.

И только Иры не было. Почему, не знаю.

* * *

Однажды на работе мне дали номер газеты "На боевом посту".

Я еще не видел такой газеты. Под заголовком было напечатано: "Орган политотделов УМКМ, УПО г. Москвы и Московской области и парткомов УНКВД г. Москвы и Московской области". Значит, милиция и пожарная охрана.

– Там про вас напечатано, - сказали мне.

Газета живописала дела нашей дружины, о Коле писала, как о живом, а под заметкой были стихи:

Зенитчикам

В час, когда грохочет канонада

И прожектор, гладя небосвод,

Вместе с огнедышащим снарядом

Схватывает вражий самолет,

Мы, друзья, о вас не забываем

За станком, за партой, у стола.

Мы всегда и всюду ощущаем

Ваши благородные дела.

Сотни раз, скрываясь облаками,

Поздней ночью и осенним днем

Враг летел над нашими домами

С грузом смерти под своим крылом.

И тогда в лесах и у опушек,

На просторных наших площадях

Поднимались жерла ваших пушек,

Цель ища высоко в облаках.

За покой, нарушенный врагами,

И сирены заунывный вой,

За дома с разбитыми стенами,

За ребячью кровь на мостовой

Вы не раз с врагом сводили счеты,

Приводя свои зенитки в бой.

Сотни чернокрылых самолетов

Гибель находили под Москвой.

И сейчас, когда приходит вечер,

Мы спокойно смотрим в синеву,

Зная, вы всегда готовы к встрече,

Зорко стерегущие Москву.

Н и к о л а й Л я с к о в с к и й, 16 лет,

боец добровольной пожарной

дружины при домоуправлении No 10.

А я и не знал, что Коля писал стихи.

Я отдал газету Ире.

* * *

Зима тянулась медленно, и, хотя на фронте дела шли удачно, у меня на душе из-за Иры было по-прежнему горько и неспокойно.

С ней мы виделись ежедневно на дежурствах, но говорили мало и больше так, ни о чем. Какая-то ниточка уже давно оборвалась меж нами, а после гибели Коли это почувствовалось особенно. Но вот наступил март, а за ним и апрель. Налеты на Москву стали чаще, но пришла и первая радость. Меня, кажется, брали в Красную Армию. Я, конечно, похвалился перед всеми на работе и в дружине, прежде всего перед Ирой. И она сказала:

– Хорошо.
– Немного вроде задумалась, а потом спросила: - А ты ничего не замечаешь?

– А что?
– не понял я.

– У меня будет ребенок, - просто сказала Ира.

Я опешил:

– Как?

– А разве не заметно?
– сказала она.

– Нет.

– А все замечают.

Наверно, это было глупо, но я долго молчал, не зная, что сказать, и панически боялся посмотреть на ее живот.

Потом спросил:

– А он кто?

– Кто он?
– переспросила Ира.

– Ну, папа, что ли, как там?
– промямлил я.

– Коля, - сказала Ира.

* * *

Когда я попал на фронт, мы переписывались с Ирой. Не часто, но довольно регулярно. В сорок четвертом и она ушла на фронт, так и не доучившись на зубного техника, но мы были далеко друг от друга и опять только переписывались.

А после войны мы поженились.

Наша старшая дочь ничего не знает о Коле.

И дома мы о нем не говорим.

Но часто, конечно, вспоминаем.

И каждый по-своему.

МАМА

Отец умер три года назад, когда ей, Зине, было тринадцать. Умер он далеко, на пограничной заставе, где был в командировке, и в Москве, на похоронах, они прощались не с отцом, а с закрытым цинковым гробом. Мама была совершенно беспомощна, и похороны организовали сослуживцы. Их, военных, было много, и еще был военный оркестр и салют. Мама стояла с замершим восковым лицом, не плакала, ничего не говорила, и Зина придерживала ее за руку, чтобы не упала. Так же молча сидела она и на поминках, и все быстро разошлись, а потом легла и спала больше суток, и Зина ходила вокруг на цыпочках, боясь разбудить ее.

Полгода они жили странно, почти не общаясь друг с другом. Правда, мама по-прежнему ходила к себе на ткацкую фабрику, ее наградили орденом по итогам пятилетки и избрали депутатом, и портрет ее висел на районной доске Почета. Зина каждый день видела эту доску по пути в школу и из школы. Но дома мама была замкнута. Готовила, стирала и все. И телевизор почти не смотрела. И Зина не знала, как подобрать к ней какие-нибудь ключи, заставить встряхнуться. Пыталась и про школу рассказывать, придумала даже какую-то смешную историю, будто влюбилась, но и это не действовало.