Тоня из Семеновки (сборник)
Шрифт:
Было сумеречно, пасмурно. Под ногами скрипел снег.
Они опять помолчали.
Подходя к станции, Зина спросила, вспомнив свидетельство, которое видела в эти дни у Василия Петровича:
– А что такое острая сердечная недостаточность?
– Это диагноз, - сказал Василий Петрович и добавил: - Смерти. Как бы конечный результат.
– А не конечный?
– спросила Зина.
– Ты же знаешь, - объяснил Василий Петрович.
– Увы, рак. Когда была операция, там были сплошные метастазы...
* * *
На следующий день к вечеру Зине позвонил Василий Петрович:
– В школе
– Нет.
– Пойдешь завтра. Хорошо?
– Хорошо.
– А сегодня к семи часам собери вещи, самое необходимое, и жди нас с Машей.
– Но я...
– хотела сказать Зина.
– Никаких "но", - решительно произнес Василий Петрович.
– Жди! Поедем к нам!
У Зины все валилось из рук. Кое-как она что-то засунула в чемодан и портфель, оставшийся от папы.
В семь приехали Василий Петрович и Маша. Взяли вещи, спустились вниз, сели в машину.
– Женя, домой, к нам, - сказал Василий Петрович шоферу.
РЕЧКА ВОРЯ...
П о в е с т ь
– Фронтовая любовь? Лучше не
говорите об этом! Это же несерьезно!
Из случайно услышанного разговора
1
Юхнов - город, центр Юхновского района Калужской области. До районирования уездный город бывшей Смоленской губернии. Расположен на шоссе Москва - Брест, в 35 километрах от железнодорожной станции Мятлевская, на реке Угре, левом притоке Оки. Длина реки около четырехсот километров. Протекает Угра в пределах Смоленской и Калужской областей. Начало берет на юго-восточном склоне Смоленско-Московской гряды. Берега крутые, местами обрывистые. Главные притоки - Воря, Шаня, Ресса. Юхновский район - промысловый, с развитым отходом. В полеводстве преобладают зерновые культуры и картофель. Среди кустарных промыслов выделяются деревообделочный и кожевенный. В Юхнове имеются лесопильно-фанерный, авторемонтный заводы и льнозавод. Население: по переписи 1926 года - более двух тысяч жителей, по переписи 1959 года - четыре тысячи жителей.
Из справочников
2
Небо не голубое и не серое, чистое и не совсем чистое, а с какой-то грязинкой.
Такое иногда бывало в детстве, когда их в школе заставляли рисовать акварельными красками, и лень было сменить лишний раз воду, и кисточка явно мазала - голубого цвета не получалось.
Такое сейчас было небо. И еще с какими-то белесыми разводами и полосами, заметными и еле заметными, каких она сроду не видела в Москве. И вообще она никогда не видела там, у себя дома, такого неба. Она видела его до войны - или совсем ярким, или совсем хмурым - в зимы и дожди, а потом, когда шла война, - охваченным лучами прожекторов, стонущим, дребезжащим, грохочущим или беспокойно-спокойным в промежутках между воздушными тревогами. И все же прежде ей было не до этого неба, и, наверно, она его толком не видела - ни тогда, раньше, до войны, ни потом, в войну.
И вообще, что она видела, что понимала раньше? Ничего. Ей только казалось, что она была взрослая, а на самом деле разве это так? И раньше она каким-то подспудным чувством понимала, что плохо разбирается в людях. Сегодня ей человек мог показаться хорошим, завтра плохим. Сегодня она кого-то жалела, завтра тот же, кого она жалела, ее раздражал. Сейчас она понимала: девчонка, глупая, наивная девчонка! Никогда не была она взрослой и умной! И
Да, теперь она это отлично понимала. Теперь... А что думает он?
Он спросил:
– Ты чего это туда смотришь - в небо? Налета не будет, не думай!
Она и не думала о налете. Думала совсем о другом.
– Ты сердишься на меня?
– спросила она.
– Зачем ты, Варюша?
– снисходительно, как ей показалось, произнес он.
– И давай не будем больше об этом!.. А речку Ворю я тебе обязательно покажу. Удивительная речка! Сейчас, правда, зима. А летом! Я до войны на ней бывал, мальчишкой. Даже песню помню, женщины в деревне пели:
Люди едут к синю морю,
Тратят деньги на билет.
А у нас есть речка Воря,
Лучше в мире речки нет!
Он посмотрел на нее нежно, с доверием и закурил в рукав шинели.
– Зря ты меня не послушала... Две специальности имеешь - и на вот! Говорил! Вот тебе и попала сразу в заваруху!
Зря или не зря она не согласилась остаться в штабе полка? Кто знает! Сейчас она думает: не зря! Потому что он напомнил ей об этом и он - рядом!
– Не зря, - сказала она ему.
– Я никогда ни о чем не жалею, что сделала...
– А все-таки автомат - вещь!
– сказал он через минуту.
– Если б ты знала, как было в сорок первом! Винтовочки - дрянь, карабинчики - рухлядь. А это - штука.
Она обрадовалась. Поняла: он тоже доволен, что она не осталась в штабе полка. Хотя и корит ее - доволен. От мысли, что он, старший, бережет ее, стало хорошо. Она вспомнила его слова о сорок первом. Значит, он говорит с ней, как с равной.
Как было в сорок первом, она не знала. Поначалу, 22 июня, как все, растерялась, но потом успокоилась. И только когда ушел на фронт отец и настала трудная осень, в канун зимы, она поняла, что это надолго. Поняла потому, что никакого другого исхода войны, кроме победы, не представляла себе. Но для победы надо было гнать немцев назад, а на это нужно время.
На улицах Москвы она видела сильных, веселых, хорошо одетых и вооруженных красноармейцев и командиров. Видела танки и пушки на параде 7 Ноября, видела сибирские и уральские полки, шедшие на фронт. Конечно, Москва была в опасности, но это, как ей казалось, слишком нереальная, далекая опасность, ибо странно и глупо себе представить, что немцы могут войти в Москву.
А сейчас он говорит: "Винтовочки - дрянь, карабинчики - рухлядь". Может, и так.
– Да, - согласилась она.
– Ты пригнись, Варюша, - посоветовал он.
Она послушно пригнулась.
На противоположной стороне оврага все было спокойно. Вроде бы и немцев там не существовало. Клены, ели, дубы, березы упирались в то же самое белесое, с грязинкой, небо, и где-то, невидимое, светило уже не совсем зимнее солнце, и чирикали непонятной масти пернатые, и изредка с шумом падал с еловых лап и с крутых берегов оврага подтаявший слег. Странно, что там - немцы! Немцы?
Неизвестно, как и почему она вспомнила небольшой рабочий поселок, который проехала по пути сюда. Говорили, что поселок освободили давно, совсем давно, четыре, нет, пять дней назад, но там еще висели на стенах домов немецкие надписи. Две из них врезались почему-то в память, две одна короткая и другая длинная: