Тополята
Шрифт:
Не оставили…
На судебное заседание в начале октября Теньку не взяли. Видимо, решили, что не о чем там его спрашивать, и так все ясно. А может быть, потому, что у него болело горло. Мама вернулась из суда под вечер, уже в сумерках. Глянула с порога мимо Теньки и виновато.
– Что? – с тоскливым ожиданием спросил Тенька. – Что решили?
– Да не все ли равно, что решили, – с ненастоящей бодростью отозвалась мама. – Не будут же нас разлучать силой. Думаю, с папой мы договоримся по-хорошему. Не захочет же он, чтобы… вот так… – Она говорила это и Теньке, и соседке тете Тасе, которая была у них в квартире, смотрела телевизор, а теперь вышла на порог.
– Ма… – в тихой панике выдохнул Тенька.
Мама прижала его.
– Да не бойся. Это все будет решаться еще не сейчас. Адвокат обещал подать протест…
Наверно, она и правда верила во все это: и что есть еще время, и что будет протест… Потому что на следующий день ушла на дежурство, оставив Теньку опять с тетей Тасей. Одного его оставлять она не решалась: могут обвинить, что бросает восьмилетнего мальчика без надзора.
Тенька со вчерашнего вечера успел успокоиться. Думал опять, что, наверно, все в жизни наладится. Ну не могут же схватить его, как бездомного щенка, и утащить туда, куда он не хочет!
Оказалось, что могут.
Высота
Около двенадцати часов позвонили в дверь. Сразу все охнуло внутри у Теньки.
– Не надо!.. – выдохнул он в спину тете Тасе, которая пошла открывать.
Он сразу почуял, кто там. Но она ничего не почуяла. Даже в глазок не глянула – открыла сразу. Потом объясняла: «Я думала, это твой папа пришел…» Пришел, конечно, не папа. В дверь вдвинулись две одинаковые «деревянные» тетки, крепкий дядька в белом халате и еще один дядька – бритоголовый, в похожей на мундир куртке.
– Квартира Ресницыных… – не то спросил, не то просто сказал Бритоголовый прокуренным голосом. – Все как надо… – И кивнул остальным: – Приступайте.
– Ты – Степа Ресницын? – обратилась к Теньке «деревянная» в пушистом розовом шарфике. Голос был такой, словно дубовую колоду попытались украсить ромашкой.
Тенька попятился.
– Мальчик, собирайся, – велела другая тетка. – Ты поедешь к папе.
– Папа… в командировке… – выговорил Тенька.
Он знал от мамы, что сразу после суда отец срочно уехал в Светлокаменск. И теперь, говоря эти обыкновенные слова, он как бы цеплялся за остатки прежней, обыкновенной жизни.
– Папа в командировке, – подтвердила тетка в шарфике (и в голосе ее уже не было ромашки). – А ты сначала поедешь в больницу. Тебя обследуют. Это полагается при переселении в новую семью… Видишь, у тебя и горло завязано, похоже, что ангина.
– Непо… – хрипло выговорилось у Теньки. А в ушах свистело, как от ветра.
– Оденьте мальчика, – тусклым голосом велел дядька в белом халате.
– Но он же болеет… Ему нельзя… – не сказала, а скорее пискнула тетя Тася.
– Вы его мать? – глядя мимо тети Таси, спросил Бритоголовый.
– Я… соседка. Но я…
– Ну и не суйтесь, если соседка, – сказала тетка в шарфике. – Соседок нам здесь не хватало!..
– Мы выполняем решение суда, – добавила другая.
– Но нельзя же так… Без спросу в квартиру… Без матери… У вас есть документы?
– Есть, но не для вас, – объяснил Бритоголовый.
Тетя Тася кинулась к тумбочке с телефоном.
– Я позвоню его маме!
– Стоять! – приказал Бритоголовый. – Я сотрудник подразделения судебных приставов. И мама тут ни при чем. Даже хорошо, что ее нет.
«Разве может быть хорошо, если мамы нет?!» Свист в Тенькиных ушах нарастал. А чужие слова пробивались сквозь него толчками.
– Лучше найдите ребенку одежду. Не ехать же ему налегке, – сказал тот, что в халате.
Тенька был одет по-домашнему: в колготках с рисунком из мелких звездочек, в махровых шортиках и пушистом свитере. Для простуженного ребенка в теплой комнате – в самый раз. А на улицу не потащишь.
Тетка в шарфике раздраженно сказала тете Тасе:
– Найдите же его одежду!
– Я… я здесь ничего не знаю…
Тот, что в халате, шагнул к Теньке (от белого полотна пахло поликлиникой).
– Где твои штаны и куртка?
Тенька шарахнулся, как от громадного таракана. Дядька взял его за плечо.
– Давай ищи… А-а-а!!!
Никогда никого Тенька не кусал. Даже в голову такое не могло прийти. Но сейчас он вцепился зубами во влажную, воняющую спиртом руку с отчаянной силой. И отлетел от яростного толчка. И вскочил. И ударом спины вышиб наружу балконную дверь.
Весу-то в нем было как в скворчонке, но он вышиб. И в охватившем его холодном запахе осенних листьев почуял, что с этого мига началась другая жизнь. Совсем другая.
Во-первых, пространство вокруг сделалось удивительно большим. И в этом пространстве не было для Теньки никакого страха. Отчаяние было, злость, сжатые слезы, но не страх. Он и раньше не боялся ни высоких крыш, ни полётов на качелях, ни беганья по кромкам заборов, ни прыганья в тонких ветках тополиных верхушек. Не раз получал от мамы полновесные шлепки. («Обезьяна бессовестная, уморишь себя и меня!») Но только посапывал, протирая «воспитательное» место.
Но тогда была обычная безбоязненность, а теперь полное бесстрашие. Потому что страшнее того, что надвинулось, произойти уже не могло. Сейчас это был совсем иной Тенька. Готовый на всё. Если отберут от мамы, все равно он не станет жить. Колыхание пустоты под балконом и вокруг не пугало ни капельки. Спиной вперед он прыгнул на перила, покачался над желтым от октябрьских кленов двором. Увидел в распахнувшемся дверном проеме белые лица, круглые глаза и рты.
– М-ма… ма-маль… мальчик, не надо… Снимите его… Осторожно…