Топот шахматных лошадок
Шрифт:
— А я и оставляю! — рявкнул отец. — Многим! В том числе и тебе! Чтобы ты не знал нужды, не пресмыкался перед всякой сволочью, а стал в жизни хозяином!
— Хозяином станет Шурик, — вспомнил Костя старшего брата. — У него все данные…
— И ты сможешь, если захочешь!
— А зачем? — Он сказал это спокойно. Отец же решил, что сын издевается.
— Если ты еще раз скажешь это дурацкое слово, я дух из тебя вышибу!
— Ладно, — покладисто отозвался Костя. — Но я все же скажу еще раз. Зачем
— Вот оно что! Будешь указывать, каких я должен тебе выбирать охранников?
— Он был не охранник, он мой друг.
— Знаем мы таких друзей! Сперва ходит, как ласковый кот вокруг сала, а потом потащит к себе в постель. Слышал небось про таких… «любителей мальчиков». Не грудное дитя ведь…
— Слышал. Вадим не такой… — мысленно сжав кулаки, выговорил Костя. — У него, между прочим, жена и дочка.
— Да хоть сто дочек!.. Видел я, как он гладил тебя то про головке, то по плечику.
— Он не гладил меня ни разу в жизни! Он только говорил со мной… по-человечески…
— Ну да, и это тоже. Знаю, сообщали. Беседы на тему, что не в богатстве счастье.
— А оно в богатстве?
— А это не тебе судить! Подрасти сперва, хлебни с моё, а потом решай!
— Не буду я хлебать… твое. Нет аппетита, — полушепотом сказал Костя (защекотало в горле). И посадил Пантелея верхом на колено.
— Слушай, ты!.. — взревел папа Рытвин. — Думаешь, можно плевать отцу в рожу?! Сопляк! Я тебя взгрею так, что не сядешь целый месяц!
Костя пересадил Пантелея с колена на грудь и пообещал:
— Я не сяду, а ты сядешь. Надолго. За насилие.
— Чего-о? — От неожиданности Рытвин-старщий запел петухом. Подбоченился, нагнулся над диваном: — Станешь жаловаться на меня? Дурачок ты мой ненаглядный! Неужели ты не знаешь, что я при таком деле куплю всех экспертов и адвокатов, и ты поедешь в дальнюю клинику для детей-психопатов. И там с тебя будут снимать стружку, пока не вытешут какого надо!
Костя на груди под Пантелеем быстро тронул крохотный шарик на шнурке. Потом сел, уперся локтями в диванный валик.
— Папа…
— Что? — растерянно сказал Рытвин-старший, услышав непонятное изменение в тоне сына.
— Папа, ты до сих пор не понял, да? После того, как она уехала, я не боюсь ничего.
Отец обмяк. Оглянулся, притянул круглый вертящийся табурет, сел…
— Костик… но это же она уехала, сама. Я-то при чем? Она сама захотела, чтобы ты остался со мной. Артистическая натура, дальние поездки, новая любовь…
— Как и у тебя, — бесстрашно хмыкнул Костик. — У тебя это было раньше…
— Ну и что? Было… Как говорят, сердцу не прикажешь… А что, разве Эмма Сергеевна плохо к тебе
— Что ты, замечательно, — искренне сказал Костик. — Да только не все ли равно…
— И что теперь? Ну, теперь-то что? — почти простонал отец. — Ведь человека-то не вернешь… Я же не толкал ее на эту дурацкую Суматру, она поехала с тем…
— Ты даже не пытался уточнить списки… — сипло от слез проговорил Костя.
— Да пытался я! Ты просто не знаешь, как пытался! Но там погибли больше двухсот тысяч! Разве найдешь каждого? Ты считаешь, будто я в чем-то виноват! А в чем? Сдвинулись тектонические плиты, это планетарный процесс! По-твоему, я мог их удержать?
— Конечно, не мог, — мстительно сказал Костя. — Даже твои капиталы здесь без пользы.
— Да. Я не Господь Бог!.. А то, что она оставила тебя со мной, это счастье. Для тебя. Уехал бы с ней загорать на Индийский океан и где был бы теперь? Лучше было бы?
— Да… — шепотом сказал Костя. — Да…
Было бы лучше. Чтобы не выть в подушку по ночам, чтобы, не обливать слезами Пантелея — единственного оставшегося друга. Хотя и в слезах не было ни капли облегчения. Ведь если бы расстались просто так, на время, если бы она уехала, пообещав: «Я вернусь, мой маленький, и заберу тебя…», можно было бы рыдать и в то же время мысленно прижиматься к ней! Помнить по-хорошему. А как помнить ее, когда она тебя бросила… Гибель была не одна, их было две!
Костик головой Пантелея прикрыл себе губы. Чтобы не дрожали.
Отец сказал неуклюже:
— Вот мусолишь это… недоразумение. Раз уж не можешь расстаться с детскими привычками, давай купим игрушку посовременнее. Говорящую, с электроникой…
Косте сразу стало полегче. Потому что можно ощетиниться и загнать слезы поглубже. Можно ответить.
— Что ты, папа, — сказал Костя вежливо. — Это давний друг. Давних друзей не бросают, а новых не покупают. Это ведь не жена…
Ох как хотелось, чтобы отец ударил с размаху, швырнул на пол, избил до потери сознания!
Отец встал, пошел к двери. Там оглянулся. Проговорил хрипловато, как курильщик, хотя сроду не курил:
— Костик, а я ведь тебя люблю… Но что я могу сделать?
Тогда Костя сказал ему в спину:
— Можешь. Верни Вадима.
Рытвин-старший замер на миг, ухватившись за косяки.
— Нет, — ответил он. — Ради тебя как раз — нет.
Этого Костя, конечно, не рассказал Белке. Хотя, по правде говоря, хотелось рассказать. Потому что она слушала как-то по особому. Наверно, и сама этого не замечала — небось, думала, что насмешничает или изображает равнодушие, а глаза делались за очками… ну, похоже, как у Вадима, когда он сажал Костика напротив и спрашивал: «Что с тобой, отрок?»