Торговцы грезами
Шрифт:
Он опустил глаза, затем снова посмотрел на меня. Лицо его стало серьезным. Впервые он заговорил о Марке.
— Я плачу за свои ошибки, — сказал он. — Не надо было мне так с сыном обращаться.
— Не обвиняй себя, — медленно сказал я. — Дело не в том, сделал ты ошибку или нет. Кто может знать, прав ты был или нет? Ты поступал так, как считал нужным.
Он покачал головой.
— Все-таки мне стоило лучше подумать.
— Забудь об этом, — спокойно сказал я. — Все прошло. Ничего уже не вернешь.
— Да, ничего назад не вернешь, — повторил он за мной. Питер водил пальцами по простыне, на его руках набухли синие вены. Когда он посмотрел на меня, его глаза были влажными. — Я знал, что он был испорченным мальчишкой и эгоистом, но в этом виноват я. Я слишком избаловал его. Я всегда разрешал ему делать все, что он хочет. Сначала думал, что он еще маленький, потом, когда подошло время, поздно было что-то исправлять. Думал, что он сам собой изменится, потом… Но это потом не наступило.
Он сжал простыню в кулаке. По его щекам текли слезы. Я молчал. Что я мог сказать?
Питер поднял голову и вытер слезы рукой.
— Я плачу не о нем, — сказал он горько, пытаясь объяснить свои слезы. — Я плачу о себе. Я был такой дурак! Я никогда не давал ему возможности показать себя. Он был мой сын, моя плоть и кровь, а я в порыве ярости наказал его. На самом деле я был эгоистом. Мне надо было не гневаться, а сесть и хорошенько подумать. — Он глубоко вздохнул. — Он был моим единственным сыном, и я любил его.
Воцарилось молчание. Я протянул руку и положил ему на плечо.
— Знаю, Питер, — сказал я спокойно, — знаю.
Было слышно, как в тишине тикают часы, стоящие на тумбочке, а мы все молчали. Наконец Питер повернул ко мне свое лицо, на его глазах не было слез.
— Теперь они охотятся за тобой, — сказал он ровным голосом, поднимая с одеяла «Репортер».
Я молча кивнул.
— И как ты думаешь выбираться из этого положения?
Я небрежно пожал плечами. Я не хотел показывать Питеру, насколько меня это беспокоит.
— Не знаю, — признался я. — Честное слово, не знаю. Ведь все деньги у них.
Он утвердительно кивнул.
— Да, это так, — неторопливо сказал он, — все деньги у них. — Он открыто посмотрел на меня. — Я был не прав, ты же знаешь. Правильно ты говорил, что они никакие не антисемиты, и то, что сейчас они пытаются избавиться от тебя, еще раз подтверждает это.
Я удивился.
— Что ты имеешь в виду?
На его лице появилось странное выражение — смесь симпатии и жалости.
— Если бы они были антисемиты, они бы не пытались протащить Фарбера и Рота без твоего согласия. Они-то евреи, а ты — нет.
Я и не подумал об этом. Он был прав. Я порадовался в душе, что он знает о настоящем положении дел.
— Что ты собираешься делать? — спросил он после небольшой паузы.
Я потер рукой лоб, чувствуя усталость после бессонной ночи, которая только теперь стала сказываться.
— Я еще не решил. Не знаю, оставаться ли мне на своем посту или уйти, не дожидаясь, пока они меня выгонят?
— Но ты ведь не хочешь уходить?
Посмотрев на него, я покачал головой.
— Нет, ты не хочешь, — продолжал он задумчиво. — Не думаю, чтобы ты хотел. Мы отдали кино столько лет жизни! Ты и я. Мы отдали ему слишком много, чтобы вот так просто все бросить. Кино стало частью нас, частью наших душ. Ты должен себя чувствовать так же, как чувствовал я, когда был вынужден продать свои акции. До сих пор у меня в душе пустота.
Мы снова замолчали, погрузившись каждый в свои мысли, пока в комнату не вошла Дорис. На ее лице сияла радостная улыбка. Дорис прошла мимо меня, и я почувствовал аромат ее духов.
— Что ты сделал со своей постелью, папа?! — воскликнула она.
Он улыбнулся ей, когда она начала собирать с его постели газеты и складывать их аккуратной стопкой на тумбочке. Она поправила простыни и подушки, ее лицо раскраснелось.
— Вот так, — сказала она, — разве не лучше?
Он кивнул головой и вопросительно посмотрел на нее.
— Мама еще спит?
— Да, — ответила Дорис, садясь на кровать рядом со мной. — Она очень устала. С тех пор, как ты заболел, она толком не могла поспать.
Питер посмотрел на Дорис теплым взглядом, а его голос сразу стал мягким и ласковым.
— Чудесная женщина твоя мать, — сказал он медленно, — ты даже не знаешь, какая она чудесная. Без нее я бы не смог ничего.
Дорис не ответила, но по выражению ее лица я понял, что она тоже гордится матерью.
— Ты уже обедал? — обратилась она ко мне.
— Я поел перед тем, как прийти сюда.
— Ты, наверное, не расслышала меня, — продолжал Питер, — я сказал, что твоя мать великолепная женщина.
Дорис улыбнулась отцу.
— А я и не спорю с тобой, — засмеялась она, — я думаю, что вы оба замечательные люди.
Питер повернулся ко мне.
— Я вот что думаю, — сказал он. — Все дело здесь в деньгах. Возможно, Сантос поможет тебе.
Я удивился.
— Но ведь Эл уже на пенсии, — возразил я. — Да и вообще, как бы он смог помочь? Они держат в руках все бостонские банки.
— Срок выплаты займов подходит сейчас, — сказал он. — А если мне дадут отсрочку, хватит ли у них денег, чтобы выплатить ссуду?