Торговцы солнцем

Халымбаджа Игорь Георгиевич

Ивонючкин плюхнулся в кресло и задумался. Потом встал, достал из ящика фото своей дачи, подумал, аккуратненько стер забор между своим и соседским владением и, как умел, пририсовал новый, в глубине чужой территории. Осторожно выглянул в окно. Прежний забор исчез бесследно. А на некотором отдалении красовался гротескный, щелястый заборчик, точь-в-точь как нарисованный Ивонючкиным на фото.

— Отлично! — потер ладошки довольный Ивонючкин. — Прошлое и будущее в моих руках! Уберу обе судимости, да и в биографии кое-что надо бы выправить… А вдруг этот чертов Февралик явится и похитит волшебный карандаш! Для начала уберем самого Февралика!

Ивонючкин

отыскал в столе фотографию Феф-Раль-Икра, сделанную для будущих «документов», и тщательно стер изображение космического гостя.

И напрасно! Вместе с образом февраликз, пропал и чудесный карандашик. Стерлась и память о визите инопланетного туриста.

Только в музее долго помнили загадочное похищение серого кристалла.

Живительная влага

Издав невразумительное мычание, Петрович выпал в коридор. Из своего кабинета выглянул Ивонючкин, заворчал:

— Опять нализался какой-то дряни?

— Живительной влаги принял… самый чуток… Ромыч изобрел…

Ивонючкин поспешил в лабораторию.

— Сидорук! Ты никчемный товарищ и друг! Твой приятель, Петрович, гибнет, спивается, а ты спокойно смотришь… Я буду вынужден вышвырнуть его вон. А так как это произойдет по твоей милости, то если ты срочно не сообразишь что-либо, на улице окажетесь оба!

Когда протрезвевший и тоскующий Петрович заглянул к Сидоруку, он застал приятеля за сборкой какого-то аппарата. Некоторое время молча, собрав на лбу морщины, наблюдал за работой. И вдруг просиял:

— Ромыч, ты гений!

— Давно знаю. — Это для Живительной Влаги?

— Точно! Смотри, какой догадливый! Особого состава. Пить будем, сколько влезет, а вот похмельного синдрома и прочих пережитков не будет. Не то, что Шеф, комар носа не подточит…

Однако эксперименты с новым продуктом затянулись. Петрович, дегустируя очередную партию пойла, неизменно ворчал:

— Вкус не тот! Кайфу мало…

К забракованным порциям относился без почтения. И хотя Ромыч заставлял выпивать весь изготовленный продукт, посильно помогая в этом, умудрялся то плоскогубцы уронить в банку с напитком, то пролить его на лабораторный табурет.

Вскоре Романа стали мучить тревожные предчувствия. Ему казалось, что за ним постоянно кто-то исподтишка наблюдает недобрым, холодным, пристальным взглядом. Куда-то запропастились плоскогубцы. И кто-то по ночам явно проникал в лабораторию, несмотря на прочные решетки на окнах и металлическую дверь: любимый трехногий высокий табурет Романа оказывался где угодно, но только не там, где его неизменно оставлял Сидорук — не у его рабочего стола.

Сидорук пытался поймать вора. Подкрадывался по ночам к двери в лабораторию, прислушивался. Из комнаты доносились шумы, скрипы, шуршание. Но стоило открыть дверь и зажечь свет — все стихало, и комната неизменно оказывалась пустой. Хотя беспорядок, царящий в ней, говорил, что здесь только что кто-то был.

Застав в очередной раз свой табурет у окна за занавеской, взбешенный Сидорук пинками погнал его на место. Но когда он занес ногу для очередного удара, коварный Табурет, ловко извернувшись, нанес сильный предательский удар по голени Ромыча.

От боли и неожиданности, Сидорук, дико взвыв, опрокинулся на пол, при этом его левая рука угодила под лабораторный стол. И тотчас что-то острозубое и хищное вцепилось в ромины пальцы, заставив его издать душераздирающий вопль. Выдернув руку из-под стола, Сидорук с ужасом узнал во вцепившемся в его руку чудовище пропавшие на днях Плоскогубцы. По пальцам текла кровь…

Дверь распахнулась, и в лабораторию влетел перепуганный Петрович.

— Что случилось? Ты жив, Роман?

— Не пущай его! Держи! Лови! В печь его! — вопил Сидорук.

Но было уже поздно. Притаившийся у двери Табурет уже выскочил в коридор и бодрый перестук его деревянных ножек затих во дворе.

С трудом, совместными усилиями освободили ромины пальцы, торжественным маршем прошли, держа мятежные Плоскогубцы в кузнечных клещах, до туалета во дворе и утопили преступниц.

— Это ты все виноват! — зудел Сидорук, бережно прижимая укушенную руку к груди. — Это ты залил Табурет Живительной Влагой, ты уронил Плоскогубцы в сосуд с нею же! По твоей вине у меня может оказаться заражение крови плоскогубцы ржавые, валялись невесть где…

Табурет пропал. Никто его не видел, кроме шофера КАМАЗа, который утверждал, что врезался в телеграфный столб, потому что дорогу ему перебегал большой белый табурет. Но гаишники ему все равно не поверили, так как водитель был в изрядном подпитии.

…Осенью, гуляя по близлежащему лесу, Сидорук и Петрович увидели странные треногое дерево.

— Успокоился… на воле… — меланхолично произнес Роман.

А вот Плоскогубцы, похоже, не смирились. Адаптировались в новой для себя среде и пребольно, до крови, тяпнули за мягкое место ничего не подозревавшего о происшедших событиях Ивонючкина, мирно присевшего в гальюне. И теперь тот в жажде отмщения ежедневно час проводит с удочкой в этом помещении, тщетно меняя насадки. Хитрые Плоскогубцы не клюют…

Десять рук

— Петрович! Прихвати со стола чертежи. Инструменты возьми в ящике. И не забудь парочку бутербродов…

— Ну ты даешь, Ромыч! У меня не десять рук!

Сидорук на мгновение замер.

— А что, отличная идея! Ладно, неси пока одни бутерброды.

Если чем-то заниматься вплотную, время летит незаметно. Через шесть месяцев состоялась первая примерка. Куда пристроить биомеханические руки, чтобы не мешали и не больно-то бросались в глаза? К тому же тотчас выяснилось, что они не очень охотно слушаются Петровича. Может, потому что бескостные гибкие змеевидные Руки внушали ему, Петровичу, непроизвольное отвращение. Особенно левая, «домашняя», предназначенная для всевозможных деликатных операций — взять что-либо незаметно или помочь при приеме пищи. Она была полупрозрачна и, если присмотреться, внутри ее что-то пульсировало. Петрович невольно отводил глаза. Было ему не по себе. Ему больше нравилась правая, старшенькая, могучая, в металлопластиковой перчатке, нацеленная на подъем тяжестей и способная дать «сдачу» любому наглецу.

— Да не дергайся ты, Петрович! Мы их тебе к плечам приторочим. Станешь еще более широкоплечим. Под пиджаком не очень-то заметно будет. В карманы сунешь… А когда надо — из прорезей под мышками выскочат…

— У меня и свои, родные, любят в карманах нежиться… — ворчал Петрович. Что мне их теперь сиротами на морозе держать прикажете?

— Нашьем еще карманов. Да и в куртке у тебя имеется, куда сунуть лапы. Так что не нуди.

Первые дни Руки плохо слушались. Роняли на ноги Петровичу тяжелые предметы, брали не то, что требовалось, а хватали что подороже да поценнее…