Торлон. Война разгорается. Трилогия
Шрифт:
— Пожрать дашь? В дорогу.
Гонцов от шеважа Ахим старался не обижать. Все-таки какие-никакие, а меньшие братья вабонов, по чьей-то злой воле записанные в изгои. Проникая сюда, к нему, чтобы передать последние новости из Пограничья, они рисковали жизнями и почти ничего за это не просили. Пожрать… Накормить — вот самое малое, что он мог для них сделать. Для каждого в отдельности, разумеется. Потому что если удастся замысел, ставший целью его собственной жизни, то результатом будет всеобщее благо, которое позволит вабонам больше не тратить время вдали от семей на заброшенных заставах, не бояться вторжения диких соседей, а тем, в свою очередь, бросить дурацкую привычку ночевать на деревьях и перестать пугать детей появлением железных врагов, которых не берут острые стрелы. Чтобы это стало именно так, должно еще многое произойти, многое измениться, должны заставить говорить о себе их общие предки, венедды, могучие и бесстрашные, первая вылазка которых, увы, оказалась бесплодной. Но за первым отрядом обязательно придут другие. Уж он-то об этом позаботится. Только сила сможет принести на берега Бехемы долгожданный мир и покой. Сила и правда. Сила должна быть непреодолимая, а правда — бесспорная. Не как сейчас: у каждого правда своя, а если копнуть поглубже, то это и не правда вовсе, а целая система устоявшегося, продуманного обмана. Первыми дали слабину венедды. Она обернулась для них потерей части, вероятно, лучшей части некогда единого народа. Много кланов ушло тогда в поисках лучшей доли, но немногие добрались в итоге до безопасной равнины, где и был основан Живград, нынешний Вайла’тун; Потом уступили вероломному обману потомки венеддов, вабоны, нашедшие смехотворную причину для того, чтобы исторгнуть из себя своих братьев и сестер, отличных лишь по цвету волос. Кто-то посчитал, что они недостойны жить вместе с остальными, и изгнал в окружавшие равнину леса, кишевшие в те времена диким зверьем. Изгнанников назвали дикарями, выждали, пока они расправятся с наиболее опасными лесными обитателями, а потом развернули охоту на них самих. Вот и вся нехитрая история, которую Ахим во всех подробностях с удивлением познавал в детстве. На самом деле Ахимом его звали только здесь, среди вабонов. При рождении он получил от отца другое, настоящее имя — Светияр.
Завернув в полотенце вяленой рыбы, сушеных фруктов и краюху хлеба, Ахим протянул кулек гостю, который радостно и не благодаря, как само собой разумеющееся, сунул его вглубь своих меховых лохмотьев и прижался щекой к окну. Некоторое время он таким образом приглядывался и прислушивался, потом, убедившись, что все тихо, бросил прощальный взгляд на добродушно улыбающегося хозяина и проворно выскользнул в дверь.
Где-то забрехала собака.
Этот парень — тертый калач, он до своих доберется, как добирался уже не раз, разнося в оба конца важнейшие сведения.
Сегодня он сообщил Ахиму то, о чем сторож подозревал еще после недавнего сна, в котором ему было дано очередное откровение. Один из двух главных военачальников вабонов решился на поступок, о котором давно мечтал и Ахим, и все те, с кем он поддерживал как зримую, так и незримую связь. В замке его, разумеется, расценят как страшное предательство. Шеважа, поняв по-своему, уже сочли проявлением трусости со стороны вабонов. На самом деле это была необдуманная, но искренняя попытка примирения. Передать дикарям в качестве залога будущей дружбы самую священную святыню вабонов, доспехи Дули, мог только тот, в ком проснулась совесть и заговорил голос далеких предков.
Хорошо это или плохо, что окончательный выбор пал на Демвера Железного, до сих пор считавшегося безупречным воином и бессменным командующим самых жестоких врагов шеважа, сверов, Ахим до конца не знал.
В том сне, как всегда, он вышел на поляну посреди леса, напоминающего Пограничье, и поднялся по пяти ступеням в странный, полупрозрачный дом, где его уже ждал тот, кого он, просыпаясь, называл Наставником, а там, во сне, — никак. Во сне Ахим был по-прежнему молод, а Наставник стар и сед. Хотя Ахим никогда не видел его сидящим. Наставник встречал его, возвышаясь во весь свой недюжинный рост на фоне не то двери, не то окна во всю стену, ярко-желтого, светящегося изнутри и изборожденного причудливой паутиной морщинок, меняющих свой цвет в зависимости от тона разговора с алого до темно-вишневого. Иногда Ахиму казалось, что невидимые под длинными одеяниями стопы Наставника за ненадобностью не касаются пола и он парит перед своим послушным учеником в вибрирующем воздухе.
Наставник не менялся столько, сколько он его помнил, то есть с самого детства, когда дед Ахима впервые научил его жить во сне. Не просто во сне, а в том, который дед называл Навью. Поначалу, укладывая внука спать, он давал ему простенькие задания, а наутро справлялся, что и как у него получилось. Иногда, правда, забывал, но Ахим чувствовал, что дед и так все знает. Сперва мальчик должен был изловчиться и увидеть во сне свои руки. Оказалось, это не так-то просто. У Ахима получилось с четвертой попытки. Руки, которые он увидел, были ладонями взрослого человека, но он понял, что это его руки. С пятой попытки ему удалось внимательно рассмотреть линии на ладонях. Утром он проверил: узоры совпали. Довольный успехами внука дед велел ему впредь бродить по Нави и искать Дом. «Этот Дом, — говорил он, — тебе очень нужен, ты обязательно должен его найти, от этого многое будет зависеть». Ахим удивлялся, потому что ему часто снились избы, точно такие же, какие он видел днем, в Яви. Но все это было не то, дом должен был быть единственным в своем роде, его нельзя будет не узнать. Когда расстроенный Ахим признался деду, что у него ничего не получается, тот поинтересовался, а не заходил ли он на поиски в тамошний лес. Ахим об этом даже не подумал. В Нави лес выглядел еще страшнее, чем Пограничье.
Он казался не просто обитаемым, а живым. Однако как-то ночью, увидев несколько сумбурных снов ни о чем, Ахим заставил себя вновь оказаться в знакомом мире Нави, проникать в который ему теперь требовалось все меньше и меньше усилий. И он отважно шагнул в темень леса и долго бродил по нему, привыкая и побеждая прежние страхи, а когда заметил нечто похожее на человеческое строение, проснулся и уже не смог до утра сомкнуть глаз. После того случая ему долго еще не удавалось вернуться в прерванное сновидение. Навь словно обиделась на него и не пускала. Дед разводил руками и советовал не отчаиваться. Он говорил, что нужно всегда ставить перед собой цель, но никогда нельзя к ней слишком рьяно стремиться. Все равно как в случае с луком и мишенью: если целиться точно в центр мишени, стрела обязательно даст промашку. Поэтому целиться нужно дальше мишени, за нее, и тогда ее центр просто окажется на пути стрелы, которая пронзит его играючи, походя.
Ахим внял деду и теперь ложился спать просто потому, что утром нужно было вставать со свежими силами. Ему что-то снилось, забывалось, снова снилось, пока наконец он не оказался стоящим на той самой поляне, где в прошлый раз заметил нечто похожее на обитаемое жилье. Следуя наставлениям деда, он не стал спешить заходить внутрь, а несколько ночей кряду являлся сюда лишь затем, чтобы походить вокруг Дома и привыкнуть к нему. Или приучить Дом к себе. Дед сказал, что в Доме есть человек, который станет его учителем. Но он не будет выходить навстречу и звать Ахима. Тот сам должен почувствовать, если пора входить внутрь. Поэтому, когда однажды на крыльце появилась красивая рослая женщина в приятно облегавшей ее стройное тело одежде, Ахим не пошел ей навстречу и только кивнул в знак приветствия. А она лишь молча следила за ним и поглаживала на высокой груди тугую косу. В другой раз со ступеней крыльца ему под ноги скатился огненный шар, от которого не исходило ни звуков, ни тепла. Размером он был с человеческую голову. Закружившись волчком, шар взмыл в небо и исчез за деревьями.
Много зим спустя Ахим видел точно такой же шар воочию, сидя здесь, на крыльце сторожки, и подтягивая тетиву арбалета. Ему даже показалось, что он снова видит сон, но тетива сорвалась с зацепа и больно расцарапала палец, а шар как ни в чем не бывало продолжал свой стремительный полет над макушками самых высоких деревьев в сторону Бехемы.
В конце концов маленький Ахим решил, что больше не имеет права оттягивать встречу с учителем, и стал считать ступени, ведущие к запертой двери. Их оказалось пять. Под его тяжелой во сне поступью они не скрипели, а издавали мелодичные звуки, словно протяжно напевали. Почему-то раньше он думал, что именно так все и будет. Как и дверь, которая не открывалась, если ее толкать или с усилием тянуть на себя, но которая сама собой распахнулась, стоило ему просто приложить руку к шершавым доскам. Внутри его ждала кромешная тьма. Однако таковой она казалась только с улицы. Шаг, и он стоит в обычной комнате, а напротив него то самое не то окно, не то еще одна дверь — сияет солнечной желтизной и переливается кровавыми паутинками.
В тот раз он не обрел Наставника.
Кроме него, в Доме никого не оказалось. Потом дедушка говорил, что так, вероятно, надо было, чтобы он прошел через испытание разочарованием. Ахим удивился, сообразив, что до сих пор не удосужился спросить деда, а есть ли у него самого собственный Наставник, и если да, то как он его обрел. Вопрос внука заставил старика ухмыльнуться. «Конечно, есть, — ответил он, ласково приглаживая влажные после сна кудри Ахима. — Наставник дается всякому, кто к этому готов. Только у каждого он разный. У нас в роду почти все мужчины умели странствовать по Нави. Для кого-то поводырем служил ушастый карлик. Для кого-то — особой масти конь с заплетенной гривой. Для кого-то — маленькая девочка с большими глазами. Наставник может принимать разный облик. Суть от этого не меняется. Вот только рассказывать о нем не стоит. Даже деду и отцу. От этого может испортиться, а то и вовсе нарушиться нить, связывающая оба твоих тела — явное и навье».
Ахим этот урок запомнил хорошо, но тем сильнее было его волнение, когда он в очередной раз ступил на поющие ступени, чтобы проверить, дома ли хозяин. Или хозяйка. Он почему-то до последнего думал, что обнаружит внутри ту самую деву-чаровницу с длинной косой, что уже однажды приманивала его с крыльца. Во всяком случае, это было бы лучше, чем карлик или какая-нибудь живность.
В Доме его ждал словно парящий над полом мужчина с неразличимым на первых порах лицом. Нет, он никак не скрывался, не носил ни капюшона, ни маски, но Ахиму было так же трудно разобрать его черты, как когда-то увидеть свои руки. Мужчина разговаривал с ним тихо, мягко, никогда ни о чем не спрашивал и поначалу пропускал все вопросы мальчика мимо ушей, если они у него вообще были. Многое из того, что он рассказывал, наутро забывалось, но, когда Ахим в следующий раз попадал в Дом, он прекрасно помнил все предшествующее и продолжал слушать. Некоторые вещи потрясали его, некоторые казались знакомыми и чуть ли не заурядными, но по большей части речь шла о том, о чем Ахим даже и не помыслил бы спросить.