Торлон. Война разгорается. Трилогия
Шрифт:
Как водится в подобных случаях, подсказка появилась сама, откуда ее никто не ожидал. Ахим стал прикидывать, где у него находятся наиболее доверенные люди. Очень не хотелось, создав свою сеть близких по духу друзей и приготовившись к решительным действиям, с первых же шагов наделать ошибок. Поэтому он отпросился на два дня у распорядителя в поместье Томлина, сказал, что, мол, как изначально договаривались, должен отлучиться и проведать своих, но что обязуется к исходу второго дня быть на месте; распорядитель не слишком охотно, но в положение старика вошел, тем более что Ахим незадолго до этого оказал ему некоторую услугу, согласился его отпустить, однако велел вернуться не к вечеру, а до обеда, потому что хозяин сам будет в разъездах все это время, но после обеда может его хватиться. Он конечно же перестраховывался, поскольку сторожка, насколько знал Ахим, ни на мгновение не будет пустовать: туда посадят одного, а то и двоих ребят из внутренней охраны, которая теперь насчитывала больше
Ахиму, собственно, хватило бы и одного дня. Два он просил на всякий случай. Получил полтора — вот и славно. Собрав в дорогу мешок, больше для вида, потому что кто же поверит, что он пойдет домой с пустыми руками, Ахим отправился прямиком на встречу со своими единомышленниками. Место это было выбрано им заранее, незадолго до окончательного его утверждения в должности сторожа. В черте Вайла’туна, но подальше от Стреляных стен, внутрь которых и раньше-то не всегда удобно было проходить, а тем более сейчас, когда к власти пришли виггеры, первым делом ужесточившие охрану всего, чего только можно. В избе этой никто одно время не жил, но все знали, что принадлежит она одному из самых уважаемых в здешних местах вабонов — оружейнику Ротраму. Сам он тут почти никогда не появлялся, предпочитая уютное жилье где-то там, за Стенами, поближе к рыночной площади, однако здесь он некоторое время жил, когда вынужден был после смерти отца и гибели братьев оставить родной торп и обустраиваться по-новому.
Ахим был постарше Ротрама и знал его с самого что ни на есть детства. Особенно дружны были их отцы. Торп семейства Ротрама находился в низине, поблизости от изб других, отдельно живущих фолдитов, в прямой видимости из торпа Ахима, до сих пор стоявшего на вершине пологого склона, вдали от соседей. Отец Ротрама разводил лошадей, что было довольно опасным занятием, чреватым обвинениями в неподчинении принятым порядкам и вообще — власти замка, и терпеть не мог сборщиков оброка, которые либо тоже обходили его стороной во избежание рукоприкладства, либо заявлялись с целым отрядом вооруженных виггеров. Завидев с холма приближающуюся толпу, Ахим с братьями хватали всегда стоявшее наготове оружие и мчались бегом по склону туда, где уже собиралась другая, дружественная толпа, называвшаяся «игрушечным войском», которым командовал Ротрам. Именно те жаркие стычки с хорошо обученными, хотя и не слишком радивыми воинами научили Ахима достойно пользоваться приемами рукопашного боя и быстро перезаряжать арбалет. Вспоминая те веселые времена, он до сих пор улыбался и по-хозяйски потирал многочисленные шрамы, оставшиеся ему в награду за стремление к всеобщей вольнице.
Воды в Бехеме утекло немало, Ахим стал тем, кем стал, а старина Ротрам внешне сильно изменился, променял мечи на орала, заматерел, сделался торговцем оружием, был, вероятно, вхож в замок, короче, очевидно простил власти предержащей раннюю смерть своих братьев и беспокойную жизнь отца. Торп он покинул, ни с кем не попрощавшись, и для многих тогдашних соседей стал чуть ли не предателем. Вероятно, Ахим тоже счел бы его таковым, если бы не знал больше, чем соседи, быть может, больше, чем сам Ротрам: его отцом был прямой потомок выходцев из венеддов, которого подобные ему звали не Ивер, как все, а по второму имени — Венцеслав. Разумеется, любой вабон, если бы знал об этом, мог считать себя прямым потомком венеддов, но, во-первых, знали об этой возможности как раз считаные единицы, а во-вторых, еще меньше их помнили и чтили те традиции, которые были свойственны исконному народу. Дед Ахима тоже сильно уважал Венцеслава. Собственно, он и был тем человеком, который подбил внука примкнуть к «игрушечному войску», а потом учил, как правильно залечивать синяки и ссадины. Одним словом, Ахим был одним из немногих, кто до конца верил таким людям, как Ротрам. Поэтому он нисколько не колебался, когда получил от Наставника совет снова с ним задружиться, и отыскал его именно здесь, в этой самой избе, где теперь они имели прекрасную возможность устраивать, увы, такие редкие, но такие нужные встречи. Ротрам давно уже перебрался поближе к замку, но избу продавать не стал. Да и вряд ли кто бы ее у него тут купил. Как бы то ни было, в ней сперва жили его друзья, потом, после повторного знакомства с Ахимом, ставшим к тому времени геволом, он мягко от их присутствия избавился и посетил под каким-то благовидным предлогом примечательную во всех отношениях женщину, с которой сам Ахим впервые повстречался в Нави.
Звали ее непривычным для вабонского слуха именем Т’амана, от которого веяло недосягаемой стариной и на память приходили легендарные героини полузабытого прошлого. Славу героинь затмили герои, в честь которых сегодня устраивались культы и строились часовни-беоры, однако Ахиму не раз приходилось слышать от деда, что женщины в те времена были ничуть не слабее мужчин, а некоторые их подвиги стоили многих мужских.
Сказать, что Т’амана была женщиной необычной, значило не сказать о ней ничего. Достаточно упомянуть, что Ахиму она первая и единственная предстала в Нави совершенно обнаженной, причем застал он ее случайно вовсе не за купанием, как можно было себе представить, а прыгающей с крыши избы на раскидистое дерево, по которому она быстро, словно кошка, пробежала от одного края кроны до другого, прямо по веткам, не успевавшим даже как следует прогнуться под весом ее сильного тела, красивой ласточкой перелетела на соседнее, спрыгнула с высоты в не менее чем четыре человеческих роста на землю, тут же откатилась в сторону, как будто уворачиваясь от града вражеских стрел, на четвереньках, но очень быстро перебежала обратно к избе, ловко вскарабкалась по выступам бревен на крышу и оттуда метнула в Ахима нож, который все это время, оказывается, прятала в руке. К счастью, Ахим не успел сообразить, что нужно уклониться, потому что нож просвистел мимо, обдав холодным ветерком правую щеку, и впился в деревянный щит у него за спиной, как потом оказалось, специально поставленный там в качестве мишени. Если бы он пошевелился, еще неизвестно, не пришлось бы ему получить ответ на давно занимавший его праздный вопрос: а можно ли погибнуть в Нави?
Т’амана училась в Обители Матерей на гардиану, то есть своеобразную женщину-воительницу, иначе говоря, охранницу, а Навь умело использовала для дополнительного совершенствования своего и без того незаурядного мастерства. После той встречи, закончившейся отнюдь не любовными утехами, а совершенно серьезной беседой о наиболее верных способах поражения таких неуязвимых воинов, какими для непосвященных являлись сверы, Ахим предположил, не без грусти, что теперь они смогут общаться только в Нави, поскольку вход в Обитель ему, как и всем мужчинам, заказан. Каково же было его изумлений, когда Т’амана предстала перед ним во плоти несколько дней спустя, правда, на сей раз прилично одетая и совершенно непохожая на грозную воительницу. Оказалось, что в Яви она уже давно покинула Обитель, где осталась ее сестра, и живет теперь здесь, в Вайла’туне, зарабатывая тем, что помогает соседу-кузнецу доводить до ума заготовки, придавая им необычную форму и украшая затейливыми орнаментами. Слово за слово, и вскоре оказалось, что у них есть общий знакомый, Ротрам, который, собственно, и свел ее сперва с кузнецом, которому для отдельных заказов требовался умелый помощник, а потом и оставил жить в своем бывшем доме. Ахим не сомневался, что все неспроста и что Т’амана приходится Ротраму любовницей, однако дело это было не его, ни о чем таком выспрашивать он приятеля, а тем более молодую женщину не стал и просто воспринимал их обоих как своих близких друзей.
Когда он пришел в избу Т’аманы, почти все уже были в сборе. Кроме Ротрама, который никогда не настаивал на том, чтобы его обязательно дожидались. Поэтому разговор начали без него. Т’амана поставила на стол угощение. К нему обычно притрагивались в конце, порешав наиболее важные вопросы. Из десяти человек геволами были только трое, включая Ахима. Через них-то и осуществлялась связь с остальными единомышленниками, сидевшими сейчас в задумчивом спокойствии и слушавшими его откровенные размышления вслух. В Нави могли общаться только геволы и Т’амана, наделенная многими необычными способностями, похоже, от рождения.
Ахим поделился своими соображениями относительно происходящего и попросил каждого высказаться. Пока они обсуждали услышанное и взвешивали свои силы, пришел Ротрам. Он деловито зачерпнул из блюда со стола горсть орехов, улыбнулся хозяйке, сел и вскоре уже был в курсе происходящего настолько, что, как обычно, подвел итог разговору и высказал свое веское мнение:
— Начинать надо со Скелли. Он держит в руках все бразды правления, и любая неприятность с ним может серьезно запугать тех, кто ему подчиняется. Предполагаю, что между собой они никак не связаны и действуют только через него. У меня есть хорошие знакомые в замке и даже в подземелье, где обитает этот паучина, так что уверен в том, что говорю.
— А твои знакомые смогут нам в этом помочь?
В противовес тому, что рассказал Ротрам об одном из самых главных их врагов, здесь у них было принято обо всем говорить начистоту и никогда не держать никого и ничего в тайне от остальных. Поэтому ему пришлось пояснить, что он в данном случае имеет в виду некоего Прола по прозвищу Кус-Кус, который трудился в замке не кем-нибудь, а поваром, причем если Ротрам ничего не путает, то главным. Слушатели сразу сообразили, к чему он клонит, однако высказались осторожно на тот счет, что, мол, приготовить-то повар, конечно, может все прекрасно и даже сам ядку подсыпать, но ведь замок большой, и как тут быть уверенным в том, что блюдо попадет именно тому, кому предназначалось. Ротрам сделал вид, будто озадачен столь неожиданной сложностью, однако воспользовался паузой лишь затем, чтобы забрать из блюда еще пригоршню орехов, и терпеливо пояснил: