Торлон. Война разгорается. Трилогия
Шрифт:
Один знакомый Ахима в Нави, сладкоголосый песенник и поэт по имени Ривалин, которого, как он с удивлением случайно узнал, уже вторую зиму нет среди живых, рассказал ему о том, что иногда к Томлину заглядывают особо приближенные люди из замка, такие, например, как Олак, преданный слуга Локлана, единственного сына Ракли. Ривалин одно время гостил в поместье Томлина на правах шута для подрастающего наследника, которому нравились его многословные песни о героическом прошлом вабонов. В силу своей природной наблюдательности поэт быстро сообразил, что целью этих посещений всегда является одно и то же: получение значительных сумм денег. Разумеется, взаймы. Он даже выяснил, что в зависимости от статуса просящего Томлин ввел какую-то хитрую систему подсчета долгов, при которой большинству должников приходилось в итоге возвращать больше, чем они брали. Как такое возможно, ни Ривалин, ни Ахим представить себе не могли, однако именно эта система позволяла Томлину называться ростовщиком, то есть заставлять деньги расти. Едва ли он брал что-нибудь сверху со своих высоких заемщиков, однако всех остальных он без зазрения совести превращал в «дойных коров», по образному выражению все того же Ривалина.
Чем больше Ахим узнавал о жизни в поместье Томлина, тем крепче становилась его уверенность в том, что именно здесь суждено произойти главным событиям задуманного им плана, если, конечно, он доведет его до конца. И первым делом нужно устроиться к богачу хоть грядки копать, хоть одежду шить, хоть на кухне помогать. Причем и это, и многое другое Ахим умел, и умел неплохо. Просто так получилось, что в то время, когда сын Ахима вспомнил про своего приятеля Рикера, служившего там конюхом, Томлину понадобился сторож. Сторож так сторож. Ахим постарался и получил место. Оно ему подходило как нельзя лучше, поскольку позволяло, с одной стороны, быть в непосредственной близости от ростовщика и его небезынтересного семейства, а с другой — находиться вдали от посторонних глаз прочей прислуги, быть может, кто знает, излишне преданной своему хозяину. Ради этого он с готовностью тряхнул стариной и показал, что значит скромный фолдит, привыкший рассчитывать исключительно на свои силы. Драться его учили и дед, и отец, и жизнь, а стрелять из арбалета он умел, сколько себя помнил. Если все это делать сызмальства, то и после шестидесяти зим навыки не пропадут, а только упрочатся, как кожа на пальцах в тех местах, которыми изо дня в день держишь орудия труда.
Домашние отпустили Ахима без лишних расспросов. Он всегда отличался независимостью мышления и поступков, да и успел к этой поре сделать немало, чтобы торп жил и процветал стараниями повзрослевшего и расплодившегося на радость жене потомства. Она-то и оставалась там теперь за старшую, чем была горда и польщена, поскольку муж в силу большой разницы в возрасте всегда обращался с ней как с несмышленой девочкой. Отныне у нее была своя жизнь, свои заботы, а он мог позволить себе заняться делами поважнее, чем понукать детей да потакать внукам.
Оказавшись в итоге там, куда стремился, он скоро понял, что должен был стремиться сюда еще сильнее. Одна жена Томлина чего стоила! Ахим сразу же узнал ее: именно так издревле было принято изображать олицетворение на земле омерзительной повелительницы насильственной смерти Квалу — в виде пучеглазой совы с кривым коротким клювом и такими же лапками. Звали ее не менее противным именем Йедда, говорившим Ахиму о том, что ее родители, когда думали, как назвать дочку, решили выделить ее из общей массы и подчеркнуть принадлежность к чему-то инородному, отличному от вабонов. Увидев ее впервые, он стал судорожно присматриваться, будучи уверенным в том, что заметит позади нее уже хорошо знакомую ему тень ящерицы на задних лапах. Ничего подобного он ни в тот раз, ни впоследствии не заметил. Это поначалу показалось Ахиму странным. Навыков он не утерял, так что никакие темные сущности этой выразительно-гадкой женщиной явно не управляли.
То же самое касалось самого Томлина, который внешне производил гораздо более приятное впечатление. Правда, он был узкоплечим и сутулым, что при довольно высоком росте делало его похожим на другую птицу — аиста, а длинный нос с горбинкой только усиливал сходство, однако по сравнению с женой он мог бы прослыть писаным красавцем. Всегда надменный взгляд из-под густых бровей Ахим счел наигранным. Умея заглядывать в суть людей, он видел, что Томлин совершенно не уверен в себе, многого боится, а больше всех — свою драгоценную половину, которая тоже прекрасно это знала и вертела им как хотела.
Их единственный отпрыск по прозвищу Павлин, которое он получил от ровесников за постоянную манеру пыжиться, напускать на себя важный вид и пытаться выглядеть взрослым, то есть гораздо старше своих шестнадцати зим, больше всего на свете не любил, похоже, закрывать рот, отчего Ахим поначалу вообще счел его не совсем нормальным. Отчасти, вероятно, так оно и было, хотя говорить парень умел довольно сносно, а при виде любой миловидной женщины, не говоря уж о юных девушках, которые пытались обходить его стороной, превращался в птицу-соловья, правда, с дурным запахом из распахнутого клюва. Сколько Ахим ни присматривался, ничего оформленного за Павлином не волочилось, так, разве что смутные полутени, которые вполне могли быть обычным обманом зрения, что с Ахимом тоже иногда случалось.
Зато кто буквально поразил его при первой же встрече, так это неопределенного возраста помощник Томлина, которого звали почему-то женским именем Сима и который сам по себе был воплощением ящерицы: с бесцветными, навыкате глазами, не такими, разумеется, как у Йедды, но заметно выпуклыми, а главное, с огромными черными зрачками, иногда, казалось, закрывающими собой все пространство часто слезящихся белков. Следом за ним двигалась чудовищных размеров тень, которая запросто могла бы довольствоваться не одним таким тщедушным во всех отношениях заморышем, а управлять сразу дюжиной ему подобных. Но он был у нее один, и тень это вполне устраивало, из чего Ахим сделал вывод, что человек этот заслуживает более чем пристального внимания. Если его хватает на каждодневный прокорм подобной сущности, каким же темным должно быть его нутро!
Главное строение в поместье Томлина было сложено из камня вперемежку с бревнами и всей своей конструкцией походило на небольшую башню. Позади нее текли спокойные воды обводного канала, а в некотором отдалении лежал не слишком-то оживленный мост. Сюда вообще мало кто заходил. Тем более случайно. Из своей сторожки, укрытой среди деревьев начинавшегося тут же леска, который никто не отваживался называть Пограничьем, хотя, если проследовать по нему вглубь, можно было легко убедиться, что он составляет с Пограничьем одно целое, так вот, из своей сторожки Ахим хорошо видел и все, что делается на канале, и мост, и башню с прилегающими к ней другими избами и теремами. Отсюда он мог частенько наблюдать всегда неожиданные появления спешащего куда-нибудь или откуда-нибудь Симы, а иногда, под видом оплаченной заботы, успевал выйти ему навстречу и невзначай обменяться несколькими ничего не значащими словами. Собеседником Сима был никудышным, старого сторожа замечал разве что краем черного глаза, однако Ахим не тушевался и не опасался произвести впечатление слишком настырного собеседника. Ему было важно оказаться поблизости от Симы и постараться прочувствовать этого человека или то, что от человека в нем осталось. Как он и предполагал, почти ничего. Сима был раздираем противоречивыми идеями и желаниями, кого-то жалел, кого-то хотел убить, был страшно испуган неведомо чем и при этом воплощал собой полнейшую наглость и бессовестность. После нескольких встреч с ним и двух-трех ответов, полученных на невинные вопросы, Ахим уже не мог отделаться от ощущения, что Сима — один из тех, кто подлежит скорейшему уничтожению во имя Великого Объединения. Случившийся накануне скандал с его исчезновением обнадеживал, однако Ахим не верил в то, что задача разрешится так просто и сама собой. Сима рано или поздно обязательно вернется к своему благодетелю, и тогда кому-то придется брать на себя ответственность и устранять его по-настоящему. Предварительно Ахим имел несколько разговоров у костра со своими собратьями по Нави, однако ни Гел, ни Человрат ничего по поводу Симы сказать не могли. Зато однажды к ним подсел невесть откуда взявшийся Ривалин и стал напевать свои странные, не слишком складные песенки, одна из которых рассказывала о мальчике, что…
…Женского имя достоин. Встал бы с колен, оказался бы воин. Но прозябает он в доме богатом. Сын от отца, ни на ком не женатом. Думает он, что отца погубил. Свиткам он брат и заложник чернил…Стих этот звучал поначалу по меньшей мере невнятно, однако Ахим почему-то его запомнил, а наутро, когда проснулся, начал узнавать через свои доверенные источники в замке и других местах, какой смысл могли скрывать совершенно на первый взгляд разрозненные слова. Постепенно из получаемых сведений у него в голове стала складываться более чем занимательная картина.
Оказалось, что этот Сима действительно явился причиной гибели сперва матери, умершей при родах, а затем и отца, которого он считал родным, что не мешало ему его ненавидеть. Судя по песне, настоящим его отцом был человек, ни на ком не женатый и рождавший его братьев — свитки, то есть рукописи, хроники, то есть какой-то писарь. Как недавно посчастливилось выяснить Ахиму, не «какой-то», а самый что ни на есть главный, который мог сделать «заложником чернил» не только своего родного сына, но и любого обитателя Вайла’туна. Речь шла о Скелли, главном писаре замка, уже давно обладавшем тайной, но оттого ничуть не менее страшной властью над всеми, кто из корысти или по неопытности попадал в его прочную паутину интриг и изощренных заговоров. Скелли был истинным пауком, и паутина его растягивалась от замка во все нужные ему стороны, достигая и поместья Томлина, где жил его сын, и Обители Матерей, куда он удачно пристроил преданную ему женщину по имени Иегота, и каждого из домов эделей, которым он своей волей даровал этот титул, что зачастую, если не сказать всегда, сопровождалось необходимостью вносить соответствующие изменения в старинные свитки. Теперь Ахиму предстояло принять решение, с кого из обнаруженных врагов начать их незамедлительное уничтожение. Потому что иного выхода, чтобы расчистить путь для Великого Объединения, ни у него, ни у его сторонников не было.