Торпедный веер
Шрифт:
— Ах ты, фашист! — возмутился Сурин. — Не позволю! После одобрительного кивка вахтенного командира Кузнецова Сурин бросился на носовую палубу и изловил хищника.
— Внизу-у-у! Принять разбойника, поместить в акустическую, накормить! — смеялся Кузнецов, передавая трюмному Иванову разъяренного ястреба.
Трясогузка, словно поняв, что угроза миновала, выпорхнула из-под палубы, подергала хвостиком и полетела к берегу. Сурин проводил ее ласковым взглядом, но вдруг, зачуяв неладное, быстро оглянулся и замер: справа всплывала
Командуя погружением, Кузнецов успел разглядеть тумбы перископов и белое пятно на воде. Подлодка всплывала, но теперь, напуганная, тоже уходила на глубину. Л-6 погружалась, готовясь к залпу торпедами.
Достигли перископной глубины. Комбриг Крестовский, вышедший в боевой поход для обеспечения молодого командира, посмотрел в окуляр и, ничего не обнаружив, скомандовал:
— Начинайте отход. И — ныряйте!
Медленно нарастала глубина погружения. Командир лодки капитан-лейтенант Гремяко и комбриг перешли в центральный отсек. И тут один за другим посыпались доклады акустика.
— Шум винтов справа!
— Подлодка выпустила торпеду!
— Торпеда приближается!
С тревогой наблюдая за стрелкой глубиномера, каждый из нас повторял:
— Глубже! Быстрее!
— Мчится, проклятая, прямо в мозг! — невольно вырвалось у меня. Инженер капитан-лейтенант Ганопольский вцепился в переговорную трубу. Внешне спокойный, комбриг не отводил глаз от приборов, от напряжения на шее у него вздулись вены.
Вжи-и-и-и! — пронеслось над головами.
Снова прогудел акустик:
— Торпеда над нами!
— Прошла!
В сознании пронеслось: не задела, живы…
Не задела, а сколько седых волос прибавила нам всем!
Соблюдая осторожность, лодка всплыла под перископ. На горизонте и в воздухе — никого. Вражеская субмарина, выстрелив акустической торпедой, ушла на глубину. Комбриг ругался:
— Обнаглели, дальше некуда! Находятся на позиции у самых наших берегов!
А боцман Горан никак не мог успокоиться, говорил возбужденно:
— Ну, братцы, думал конец. Не видать тебе, Вася, родного Херсона, не ловить больше сомов в Днепре… А гляди ж ты, пронесло! Значит, повоюем еще…
— Сдрейфил чуток? — ехидно улыбаясь одними глазами, спросил Сурин. — Небось, в штаны напустил?
— За кого ты меня принимаешь?! — обиженно загрохотал боцман.
Горан обижался на подобные шутки Сурина, считая его насмешником. А сигнальщик любил подкинуть ядреное словцо, особенно когда человеку плакать хочется. Все знали эту особенность «микроскопа», как прозвали Сурина на подлодке. Его сверхострое зрение да своевременная команда Кузнецова на погружение спасли нас от самонаводящейся вражеской торпеды.
День, второй, третий… неделя. Ищем, ждем, волнуемся. Столкновение с вражеской подлодкой было единственным эпизодом за семь суток плавания. На восьмые радист принял радиограмму.
— Вот это дело! Штаб начинает наводить, — обрадовался
Вражеский танкер, груженный дизельным топливом, в сопровождении двух катеров, охраняемый с воздуха звеном самолетов, направлялся из Одессы в Севастополь.
В отсеках наступило оживление. Командиру Гремяко не сиделось. Он намечал возможные варианты атаки, глубины, уклонения. Между делом вспоминал свою родную Лугу, школу-семилетку, фабрично-заводское училище при заводе «Красный выборжец» в Ленинграде, завод «Большевик», где потом работал.
Будто вчера это было. Прощальный вечер в училище имени Фрунзе. Женитьба. Перед мысленным взором встала жена Валентина, дети — Саша и крошечная Лариска. Они ждут его в Грузии…
Шагая циркулем-измерителем по карте, он взглянул на часы. Еще тридцать минут — и в боевую рубку.
Азарт предстоящей атаки охватил всех. Отдыхающая смена как по команде поднялась и — один по одному — потянулась на боевые посты. Гремяко прислушался к мерному дыханию дизелей. Молчит вахтенный. Тишина.
Обманчивая тишина! Вахтенный командир Кузнецов обнаружил мачты, и тотчас был подан сигнал тревоги. Как всегда, перископная атака началась с командирского:
— …товсь!
В окуляры наплывала громада танкера водоизмещением восемь тысяч тонн. Гремяко наблюдал. Вот середина судна дошла до визирной линии перископа. Проходит время, и лодка словно замирает в ожидании.
— Пли!
Все, кроме рулевого, прыгают из боевой рубки в центральный пост. Из переговорной первого отсека доносится команда, слышен шум начинающих работать торпедных машин.
Дав залп с перископной глубины, Гремяко начал действия по уклонению от бомб. Мы ждем, затаив дыхание. Кажется, проходит целая вечность, прежде чем акустик доложит:
— Первая взорвалась через шестьдесят, вторая — шестьдесят две секунды…
Второго взрыва мы в центральном почему-то не услышали, очевидно из-за шумов. Впрочем, торжествовать рано, над нами бесились катера противника. Справа, слева, впереди ухали глубинки, сжимая лодку в полукольцо. Вибрировали шпангоуты, стонала и скрипела обшивка корпуса, мигал и гас электрический свет. Словно в конвульсиях, дергались по циферблатам стрелки приборов. Над нами пронесся катер, где-то недалеко снова рвануло, но на этот раз все обошлось. Корпус цел, механизмы исправны.
Через полчаса бомбежка прекратилась совсем и нервное напряжение спало. Всплыли на перископную глубину. Два катера кружились на месте залпа, самолеты разворачиваются в нашу сторону. Танкера не видно. Надо погружаться, пока не поздно.
Атаки не последовало, снова идем наверх. Катера отходят на Евпаторию, пикировщики скрылись на северо-западе.
Комбриг приказал передать по отсекам: танкер потоплен.
— Пусть этот ваш первый успех будет не последним, товарищ капитан третьего ранга, — сказал комбриг, пожав руку командиру подлодки.