Торпедой - пли!
Шрифт:
— Наш шарфюрер в прошлом был преподавателем в полицейской школе, — попытался оправдать своего шефа водитель. — Жесткости ему и впрямь не хватает.
— Вот и поедет набираться ее в России. Стой!
Гайслер почувствовал, как в душе у него шевельнулось недоброе предчувствие. Автомобиль, качнувшись, послушно замер у развилки.
— Кажется, эта дорога ведет через морскую базу?
— Так точно, господин штурмбаннфюрер. За виноградным полем гавань моряков. Мы проедем рядом и выедем на асфальтированную дорогу до самого аэродрома.
— А эта тропа направо?
— Ее протоптали недавно. Так ближе в город.
— По ней мы доберемся до аэродрома?
— Так точно, но так гораздо длиннее, и не дорога это, а одно мученье. Можем и застрять.
Гайслер задумался. Опять эти моряки. Могли ведь уже очухаться после ночного визита гестапо? А увидев его, так еще выкинут какой-нибудь номер. Не поэтому ли проснулась дремавшая интуиция? За годы службы в гестапо он понял: хороший офицер службы безопасности должен быть хорошим волком. И, как матерый хищник, чувствовать волчьи капканы. Но чтобы быть прекрасным служакой, этого мало. Нужно еще быть отличной ищейкой, чтобы чувствовать и волка, и поставленные на него капканы.
Гайслер посмотрел на теряющуюся среди виноградников укатанную дорогу, затем на уходящую в сторону тропу и, доверяя собственному чутью, скомандовал:
— Давай направо, через город!
Водитель удивленно посмотрел на штурмбаннфюрера и послушно развернул баранку. На аэродром они приехали без происшествий, и, увидев на поле ожидавший его транспортный Ю-52, Гайслер облегченно вздохнул. Тревога, впрочем, его не покидала, но это от усталости, решил Курт. До Берлина пять часов лету, отдохну, и все пройдет. Он свою работу сделал на отлично, теперь можно подумать и о лаврах.
Пленных завели в самолет. Гайслер последним захлопнул дверь салона и нетерпеливо махнул летчикам рукой. Прощай, ненавистный Брест, встречай, любимый Берлин! Штурмбаннфюрер, примостившись рядом с кабиной пилотов, закрыл глаза, в очередной раз репетируя свой доклад бригаденфюреру СС Мюллеру.
Перед самолетом их остановили и поставили у двери. Техники пошли к соседнему самолету за трапом, а Мишу с Михаилом Ивановичем ткнули лицом в гофрированную обшивку, всю в камуфлированных разводах.
— Почему нас не расстреливают? — прошептал Миша.
— Хотят куда-то везти.
— Так что? Поживем еще? Это хорошо.
— Это плохо, Миша, — угрюмо ответил Михаил Иванович.
— Почему? Вдруг сбежим!
— От них не сбежишь. А плохо, Миша, потому, что мы с тобой много знаем. И поверь мне, как бы ты ни старался, через сутки все, что знаешь ты, будут знать немцы. Я пыток не вынесу. Так что лучше бы нас расстреляли.
— Да… — озадаченно прошептал Миша. — А давайте будем им врать. Потянем время. А там, может, и удрать получится.
— Не получится. На это даже не надейся. И врать тоже не получится. Немцы далеко не дураки и быстро во всем разберутся. Как разберутся и в наших знаниях, а затем найдут им достойное применение. А это Миша, уже будет совсем другая история. И лодку нашу они быстро выловят, потому что мы им все о ней расскажем. А на свою стойкость даже не надейся. Мы с тобой сейчас огромная опасность для всех наших друзей.
Михаил Иванович замолчал и тяжело задумался. Задумался и Миша. Затем открылась дверь самолета, и их втолкнули внутрь.
Из разбитой щеки, не прекращаясь, текла кровь и заливала подбородок. Миша удивленно посмотрел на спины немецких летчиков и сидевшего напротив Михаила Ивановича.
«А вдруг решили выбросить в воздухе!» — с ужасом подумал он.
Это было куда страшнее, чем расстрел. Но и предстоящие пытки пугали не меньше, и он угрюмо свесил голову над коленями.
Двигатели заревели, заложив уши, и потащили самолет по полю. Миша облизнул перепачканные кровью губы и неприязненно посмотрел на сидящего напротив, рядом с Михаилом Ивановичем, немца.
— Сволочь, — прошептал он, глядя на огромные, начищенные до блеска сапоги немца. — Я твой кастет затолкал бы тебе в глотку. Дайте мне только волю!
В ответ он ожидал выкрика или еще одного удара, но немец молчал. Подняв глаза, Миша увидел, что Рэмбо трясется, как заячий хвост. Пальцы на коленях дрожали и переминали голенища сапог. Отвисшие щеки покрылись пятнами на бледно-зеленом фоне. А глаза загипнотизированно смотрели на проплывающие внизу, в квадратном иллюминаторе, зеленые поля. Вот это новость! Этот начищенный индюк, возомнивший себя главным боевиком Германии, боится летать! Не сдержавшись, Миша злорадно захохотал:
— Что, рожа?! Это тебе не кастетом размахивать! Смотри, у тебя из сапог потекло!
Михаил Иванович испуганно вскрикнул, но увидев, что перепуганный немец даже не слышит Мишу, тоже улыбнулся и посмотрел на пол. Почувствовав безнаказанность, начпрода понесло.
— Попроси у летчиков горшок, да меня не обрызгай!
Осмелел и Михаил Иванович. Посмотрев на Рэмбо, он вдруг замер. Рядом со своей левой рукой он увидел кольцо на шнурке из торчавшей в сторону на поясе рукоятки гранаты. Косясь глазами, Михаил Иванович осмотрелся. Офицер сидит возле кабины и, похоже, уснул. По бокам у него два немца. Напротив Миша. Возле него тоже охрана, но они выглядывают в иллюминаторы и его руку не видят. А Рэмбо в таком ступоре, что ему можно стучать по каске, и он не услышит.
— Миша, — шепотом позвал Михаил Иванович и показал глазами на гранату.
Несмотря на рев двигателей, начпрод его услышал и понял. В глазах его промелькнул испуг, который тут же сменился обреченной решимостью.
— Давайте, Михаил Иванович, — ответил он одними губами. — Вы знаете, что делаете…
Продвинувшись по лавке, будто от перегрузки, профессор навалился на трясущегося Рембо, затем, закрыв телом его руку, нащупал кольцо на шнурке, легонько его дернул, но оно не поддалось. Дернул сильнее. Граната потянула пояс, но чека осталась на месте. Увидев, что немец застыл будто мумия, и не обращает на его манипуляции никакого внимания. Михаил Иванович уперся одной рукой ему в колено, второй изо всей силы дернул за кольцо. Шнурок повис у него между пальцев, а из рукоятки появился легкий сизый дымок.