Торжество Ваала
Шрифт:
— Ну, а человек может так?
— Человек не может.
— Разве не может?.. Почему же птица может, а человек не может? почему вы так думаете?
— Потому — птица что!.. Она уворует себе и улетит, — ей ничего, а человека пымают и сичас в острог. [5]
— Вот как!?. Убедительно!., очень убедительно… и оригинально. Это вы, батюшка, так объясняете им евангельские притчи? — сдерживая невольную улыбку, не без легкой иронии обратился Охрименко к Макарию.
5
Мотив заимствован
Старик сконфузился и, в оправдание мальчика и себя, стал было докладывать, что тот не достаточно пока развит, так как недавно еще посещает школу, да и сам-де он, будучи прерван приездом г-на инспектора, не успел еще довести до конца объяснение ученикам данного текста, и потому нет ничего мудреного, если мальчик дал такой ответ, до которого додумался сам, на основании житейского опыта, но что, впрочем, в ответе этом он, отец Макарий, кроме детской наивности, не видит ничего особенного.
— Н-да, это вы не видите, — пожалуй, и я не вижу, — согласился Охрименко, не терпевший никаких возражений себе со стороны «подчиненных», — а начальство, может быть, взглянет иначе-с. — веско заметил он, выразительно кивнув приподнятыми бровями. — Наедет, например, г-н губернатор или жандармский штаб-офицер, да услышит подобный ответ, — как вы полагаете, разве не могут они умозаключить из этого… ну, скажем, хотя бы о чересчур уже «реалистическом направлении» нашего преподавания? И без того уже земство Бог знает только в чем не обвиняют!.. Обвинят еще, пожалуй, в несогласии с духом христианского вероучения, или усмотрят, в некотором роде, нигилизм, потрясающий основы… Чего доброго!
Отец Макарий посмотрел на него с недоумением, не понимая, всерьез ли говорится эта глупость, или же г-н инспектор тонко иронизировать изволит? Последнее показалось ему вернее, и потому он скромно позволил себе заметить, что ничего подобного не полагает, и даже предполагать не смеет, так как не думает, чтобы в лице таких особ могли находиться люди столь недалекие.
Охрименку слегка передернуло: опять, черт возьми, возражение, и даже предерзкое! В душе он принял эти слова за косвенный укол, и потому холодно смерив отца Макария не совсем-то приязненным взглядом, пробормотал себе под нос. — «Как знать, чего не знаешь!»— и отвернулся от него в сторону.
— А «Боже Царя храни» они поют у вас? — обратился он> к Тамаре.
— О, да! — подтвердила та. — Поют целым хором. Угодно прослушать?
— Пожалуйста.
Учительница вызвала учеников из-за парт и, разбив их по голосам, выстроила всю группу в должном порядке. Отец Макарий, став сбоку перед хором и вынув из кармана камертон, щипнул его за рожки, затем послушал над ухом звук и подал голосом тон — «do, mi, sol, mi, do». И вот, по дирижерскому взмаху его рук, хор дружно и стройно грянул народный гимн.
Инспектор прослушал его с сосредоточенно серьезным видом, подобающим официальной важности этого момента, сложив на козырьке фуражки свои опущенные руки и склонив, в знак особого внимания, несколько набок голову.
— Это вы занимаетесь хором? — обратился он по окончании гимна к отцу Макарию.
— Да, вот, вместе с учительницей, — ласково указал старик на Тамару. — Стараемся, по силе возможности, и — благодарение Богу — достигаем-таки кое-какого успеха.
— Н-да, оно недурно, — снисходительно отозвался тоном знатока инспектор. — Видно, что спевшись, и голосишки есть. Но… не достаточно благоговения.
Последнего замечания уж никак не ожидали ни батюшка, ни тем более Тамара, и потому с невольным недоумением воззрились удивленными глазами на Охрименку.
— Благоговения, говорю, не достаточно, — вразумительно повторил им последний. — Надо больше, больше благоговения… больше этого проникновения, так сказать, высоким смыслом священных слов гимна… чувства больше, вот что!
«Час от часу не легче!»— думалось про себя удивленно Тамаре. — «Охрименко и вдруг благоговения требует!.. Да уж не сон ли это?»
— А отчего ж у вас на стене не вижу я царского портрета? — оглянувшись вокруг, спросил вдруг инспектор. — Дети должны петь гимн, обращаясь лицом к портрету. Разве школа не имеет его?
Тамара объяснила, что портрет есть, но, по приказанию попечителя, снят и убран.
— Объяснение это не совсем верно, — скромно отозвался Агрономский. — Я, действительно, приказал прятать портрет, но это лишь в обыкновенные дни, для большей сохранности от порчи, — собственно говоря, от детской резвости, чтобы часом не разбили стекло мячиком, или не попортили как-нибудь раму; но я в точности приказывал г-же Бендавид всегда вешать его в торжественных случаях и в ожидании посещений начальства. А о предстоящем инспекторском объезде были циркулярно предуведомлены все школы, по крайнем мере, месяц тому назад. Такова истинная подкладка этого дела. Но по каким причинам г-же Бендавид не угодно было исполнить мое распоряжение, мне неизвестно.
— Почему вам не угодно было повесить портрет? — обратился Охрименко к учительнице в сухом тоне официального вопроса, — или вы не находите его здесь уместным?
«Вот этого только не доставало, чтобы меня же обвинить, как какую-то революционерку!» с горьким смехом в душе подумалось девушке. Но она не смутилась последним вопросом инспектора и начала спокойно объяснять ему, что, по принятии школы, в первый же день, случайно найдя портрет в шкафу, она сама обмыла его и отчистила, и собственноручно повесила на надлежащее место, но г-н попечитель сделал ей за это строгий выговор, и даже сторожа чуть было не прогнал с места, что как тот смел допустить самовольную отмену его распоряжения, и тогда же приказал ему убрать портрет подальше.
— Да, и я нахожу это распоряжение вполне рациональным, ввиду тех разъяснении, какие представил г-н попечитель, — рассудительно решающим образом отпарировал ее доводы инспектор. — Но это не снимает с вас упрека в небрежном отношении к его приказаниям, — внушительно продолжал он. — Если вам было сказано, в каких именно случаях следует вывешивать, вы должны были исполнить, — нравится ли вам это, или не нравится, но должны. Тут нет никаких оправданий, и я вас покорнейше прошу, потрудитесь, пожалуйста, повесить портрет сегодня же! — распорядился он в заключение внушительным тоном безусловного приказания.
— А что, гриб съела, матушка! — с насмешливым торжеством, красноречиво говорил ей устремленный на нее взгляд Агрономского.
— А это что у вас, библиотечка? — спросил инспектор, кивнув на книжный шкаф. — Каталог есть?.. Позвольте-ка мне каталог.
Тамара отперла шкаф и подала ему тетрадку со списком библиотечных книг и изданий. Охрименко просмотрел список, увидел в нем перечень всех этих, пожертвованных Агрономским, томов «Дела», «Современника», «Отечественных Записок», Щедринских «Благонамеренных речей», «Ташкентцев» и проч., но ничего не сказал на это, — словно бы всем таким изданиям тут самое настоящее место. Пробормотал только сквозь зубы «очень хорошо-с», возвращая учительнице тетрадку; но к чему собственно это его одобрение относилось, — к составу ли школьной библиотечки, к порядку ли, в каком она содержится, или к ведению самого каталога, — понимай, как знаешь.