Торжище брака
Шрифт:
— Ненавижу?.. Было бы слишком много чести для него, — ответила с презрением Тамара.
Пройдя через площадку и поднявшись на первую ступеньку балкона, она остановилась.
— Вы ошибаетесь, Арсений Борисович, объясняя мои слова злопамятством. Я ценю этого господина по заслугам, и моя оценка сделана уже давно. Вся его душа выразилась в грубой беззастенчивости по отношению к бедной девушке, из нужды рисовавшей его портрет. Князь Флуреско — это один из тех ничтожных людей, жизнь которых никому не нужна. Он не признает ни долга, ни труда! Украшение гостиных, изящная декорация балов и светских собраний, он исчезнет как
Яркая краска залила лицо князя. Очень многое из того, что говорила Тамара, могло быть отнесено лично к нему, а между тем какие-то непобедимые чары влекли его к молодой женщине.
— И все-таки ваш дом возьмут приступом, Тамара Николаевна! Несмотря на ваше сопротивление, общество проложит себе путь, чтобы взглянуть на обольстительную женщину, красивую и умную, которая приносит свою молодость в жертву больному мужу. Картина идеальная, редко встречающаяся в наше время!
Его голос дрожал, и он, наклонившись к молодой женщине, страстным и пылающим взглядом посмотрел ей в глаза.
Тамара твердо выдержала этот взгляд и в ответ только улыбнулась. Но под влиянием странного выражения этой улыбки Арсений Борисович отступил на шаг назад.
— Может быть, вы были бы и правы, князь! Я допускаю, что именно теперь я и сделалась достойной возбуждать страсть в людях. Говорят, что жена ближнего всегда составляет предмет желаний мужчин и что какая-то особая прелесть заключается в обольщении и совращении с пути долга женщины, которую никто не хотел знать, пока она была бедна и свободна. Если, как вы говорите, мою дверь возьмут приступом, то ваше общество очень скоро разочаруется и бросит свои эфемерные проекты, так как нашу жизнь будут охранять два стража: любовь и долг.
Князь Угарин ничего не отвечал. Он понял гордый ответ, предупреждавший его о бесплодности всяких попыток.
— Войдемте в дом! — сказала молодая женщина, протягивая ему руку. — Позвольте мне поблагодарить вас за любезное общество и терпение, с которым вы целый вечер исполняли обязанности моего кавалера и проводника.
Арсений Борисович поцеловал протянутую руку и удержал ее в своей.
— Кузина, и я так же изгнан вместе с посторонними людьми, так низко бежавшими из дома вашего отца? И меня так же не пустите на порог своего дома?.. Неужели же кающийся грешник не найдет у вас ни милости, ни прощения? Это было бы недостойно христианки и спиритки!
— О чем вы там говорите, кузен? — ответила Тамара с доброй и веселой улыбкой. — Вы — наш родственник — всегда будете желанным гостем и смело можете рассчитывать на дружбу жены Магнуса. Я слишком люблю своего мужа, чтобы не разделять его чувств, а он вас любит. А теперь пойдемте домой!
Она быстро взбежала по лестнице и исчезла в ярко освещенной гостиной. Арсений Борисович поднялся следом за ней, но, вместо того, чтобы войти в комнаты, бросился на скамейку и прижал носовой платок к своему пылающему лицу.
— Обольстительная и опасная женщина! — пробормотал он. — Только сегодня понял я, как легко упасть в пропасть, если позволить себе слишком близко любоваться тобой! Но знаешь ли ты, что чем больше отталкиваешь, тем больше влечет к тебе? Неужели же ты вечно будешь такой невозмутимой?.. Неужели эта бледная тень, которую ты называешь своим мужем, сумеет наполнить твою жизнь?.. Но нет! Рано или поздно сердце должно проснуться, и если только это случится, оно проснется для меня!.. Я хочу этого!!! Я добьюсь этого!..
— Кузен Арсений, идите ужинать! — раздался в эту минуту звучный голос Тамары. — О чем это вы замечтались там при луне?
— Иду! — ответил князь Угарин, пожирая глазами стройную фигуру новобрачной.
IX
В середине сентября Лилиенштерны вернулись в Петербург. Они поселились на Адмиралтейской набережной в доме, купленном Тамарой по совету адмирала. Молодые супруги были совершенно счастливы. Окруженный вниманием и заботой молодой женщины, Магнус ожил и в глубине души благодарил Всевышнего Творца за Его милость, облегчившую чудесным образом ниспосланное ему испытание. Что же касается Тамары, то она до такой степени во всем симпатизировала своему мужу, что даже одна мысль о постороннем обществе была ей противна. Баронесса и адмирал часто посещали молодую пару. Последний целые дни проводил у них, чувствуя себя необыкновенно хорошо в их тихом и роскошном гнездышке.
Осенью вернулись также все семейства, посещавшие гостиную баронессы. Зная Тамару, они считали своим неоспоримым правом возобновить с ней знакомство. Дома один за другим гостеприимно раскрыли свои двери, но молодая баронесса нигде не появлялась, и все тщетно прождали ее визитов. Такое удаление от общества молодой женщины еще сильнее возбудило всеобщее любопытство. На все вопросы, обращенные к адмиралу и госпоже Рабен, те с улыбкой отвечали, что Лилиенштерн и его жена здоровы, но до такой степени счастливы в своем уединении, что не нуждаются ни в каких светских обществах.
Таким образом, Тамара оставалась невидимой для общества, и ее только изредка встречали на набережной во время ежедневной прогулки в экипаже с больным мужем.
Когда Надя Кулибина, вернувшаяся очень поздно из имения, так как она ухаживала там за больной сестрой своего мужа, приехала к Тамаре, та очень радушно приняла ее. Молодая женщина не забыла, что Надя одна из всех подруг отнеслась к ней с искренним участием в тяжелое время всевозможных испытаний.
В восхищении от оказанного ей приема Кулибина своим рассказом о жизни Тамары довела до крайней степени любопытство скучающего общества, старавшегося убить свое ничем не занятое время обсуждением дел ближнего.
Многие дамы решили, что так как баронесса Лилиенштерн очевидно пренебрегает долгом вежливости, то ей следует напомнить о нем, сделав первый шаг. Договорившись между собой, они в один прекрасный день сделали визит Тамаре, но к их великому разочарованию швейцар объявил, что барон нездоров, а потому баронесса никого не принимает. Через несколько дней молодые супруги оставили свои карточки у всех, кто к ним приезжал — на этом дело и кончилось. Но общество не простило Лилиенштернам подобного отношения к себе, и на их счет стали распространяться весьма ядовитые слухи.