Торжище брака
Шрифт:
В камине, перед которым лениво растянулся Персиваль, весело пылал огонь. На столе, освещенном большой лампой, лежали засушенные цветы, вырезанный картон, кисточки и флакон с жидким клеем. Здесь в свободное время Тамара работала над абажуром.
— Я сяду в это кресло, чтобы не беспокоить Бижу, так удобно расположившуюся на диване, — сказал князь, с улыбкой указывая на маленькую собачку. — Простите, баронесса, что я явился к вам в такой неурочный час. Я не в состоянии быть в обществе и видеть посторонних людей. Дома же одиночество невыносимо! Зная
— Вы знаете, князь, что вы всегда у нас желанный гость! Бедный мой Магнус нездоров и выйдет только к чаю, но это не мешает нам болтать, развлекаясь в то же время конфетами, — прибавила Тамара, пододвигая к нему бонбоньерку.
— Благодарю вас. Здесь я, право, совсем перерождаюсь! Вы окружены, Тамара Николаевна, какой-то особенной, спокойной атмосферой, благотворно действующей на усталую душу.
— Своими комплиментами, кузен, вы заставили меня возгордиться, — сказала, смеясь, баронесса. — Если вы чувствуете себя у нас хорошо, отдыхайте душой и телом! Все, что может сделать дружба, я охотно предлагаю вам. Но вы сейчас говорили об одиночестве? Разве Кати нет дома?
Она долго колебалась, следует ли ей упоминать о жене Арсения Борисовича, и этот вопрос как-то нечаянно сорвался с губ. Князь облокотился на стол, и его большие черные глаза с выражением горькой насмешки посмотрели на молодую женщину.
— Вы справедливо предполагаете, — сказал он, — что ей благоразумнее было бы оставаться в своей комнате, чтобы скрыть следы горячего объяснения, происшедшего между нами после бала; но у княгини воловья кожа и крепкие кости. Она отправилась обедать и провести вечер у своего друга, баронессы Доппельберг. Правда, надела закрытое платье. Припоминаете ли вы очаровательную женщину, обращавшуюся с такою нежностью со своим старым подагриком-женихом? Мы видели эту парочку у сеньора Эрколя, когда вы рисовали мой портрет. Моя жена и баронесса Доппельберг неразлучны!
Тамара слушала, бледная и взволнованная. Она с каким-то ужасом смотрела на эту изящную, красивую руку, поднявшуюся на женщину.
— Вы не шутите, Арсений Борисович? Вы действительно побили Катю? — пробормотала она наконец.
— Ведь я говорил вам, что сделаю это! — ответил князь.
Откинув назад густые черные локоны, спускавшиеся на его лоб, он показал ей темно-синее пятно.
— Посмотрите! Вот воспоминание о ее отчаянной, хотя и тщетной защите.
Тамара ничего не ответила. Придвинув к себе бумагу, она стала наклеивать сухие цветы и траву, причем руки ее слегка дрожали. Сострадание и отвращение боролись в душе молодой женщины.
Воцарилось продолжительное молчание. Князь Угарин не сводил глаз с баронессы, любуясь ее грациозными движениями, чудным профилем и прекрасным свежим цветом лица. С трудом оторвавшись от этого молчаливого созерцания, он хотел переменить разговор.
— У вас здесь целый зверинец, кузина, — сказал он. Попугай, аквариум, масса птиц и две собаки. Я думаю, все это
— О, нет! Мы живем в большой дружбе с этим миром. Я очень люблю бедных животных, с которыми человек по большей части обращается дурно, — ответила с улыбкой Тамара. — Посмотрите только, как мы понимаем друг друга!
С этими словами молодая женщина выдвинула ящик стола и взяла оттуда несколько бисквитов. При звуке выдвигаемого ящика Бижу спрыгнула с дивана и встала на задние лапки; Персиваль отошел от камина и тоже требовал своей доли, ласкаясь большой головой о плечо хозяйки.
Тамара поделила им бисквиты. Затем, поласкав Бижу, она прижалась головой к лохматому плечу Персиваля.
— Счастливое животное! Сколько людей пожелало бы быть на его месте, — сказал Арсений Борисович, с улыбкой любуясь этой очаровательной группой.
— Ну, я думаю, никто не пожелал бы променять свое человеческое достоинство на животное существование Персиваля.
— Я первый согласился бы поменяться с ним положением, если бы только нашелся какой-нибудь волшебник, который мог бы совершить такое превращение. Чего не достает этой счастливой собаке? Она не знает забот, ее любят и берегут, и она ест бисквиты из очаровательной ручки хозяйки.
Персиваль как будто понял эти слова. Охваченный внезапным приливом нежности, он лизнул в щеку молодую женщину. Та оттолкнула его.
— Это что такое? — сказала она, вытирая платком лицо и грозя пальцем собаке.
Князь весело рассмеялся.
— Ну, кузина, в эту минуту больше чем когда-нибудь я желал бы быть на месте Персиваля! За права и привилегии, которыми он пользуется у вас, я охотно отдам ему свою личность, титул и жену.
Тамара слегка покраснела.
— Вы много потеряли бы от такого обмена!
— Это мое дело. Но что сказали бы вы, Тамара Николаевна, если бы душа Персиваля переселилась в меня, а моя в него?
— Я скажу: избави меня Бог от такой метаморфозы! Подумайте только, князь, — лукавая улыбка появилась на лице Тамары, — какой плохой собакой стал бы Персиваль, если бы он, например, напивался пьян и наследовал другие дурные привычки, составляющие исключительную принадлежность человеческой натуры?
— Очень лестно слышать! Итак, вы предпочитаете душу Персиваля моей?
— Боже меня сохрани! Я только протестую против предлагаемой вами метаморфозы. Мне кажется, и Катя была бы так же недовольна ею, как и я!
— Ну, это еще вопрос! Пусть Персиваль постоянно огрызается на нее, она все-таки предпочтет его мне и лучше с ним поладит.
— Конечно, Персиваль собака благовоспитанная и благодарная. Она никогда не укусит кормящую ее руку…
Она в смущении замолчала, заметив, что сказала слишком много, и нерешительно взглянула на князя, стряхивающего пепел с папироски. Страшная бледность покрыла его лицо, и на нем появилось страдальческое выражение. Прочтя упрек в его больших черных глазах, Тамара пожалела о жестких словах, невольно сорвавшихся с ее губ.