Тощие ножки и не только
Шрифт:
Несмотря на то что костер был разведен совсем недавно, людей поблизости не было видно. Однако из палатки доносилось невнятное бормотание сонных голосов.
– Придется рискнуть, – решили вещи-путешественники. Пока Ложечка следила за палаткой, Посох затащил незадачливого ныряльщика на плоский камень возле костра и оставил там, чтобы он немного просох. Жестянке пришла в голову мысль, что если он(а) прокатится по поверхности Носка, то выжмет из него лишнюю воду и тем самым поможет ему просохнуть немного быстрее. Честно сказать, эта затея не особенно воодушевила бедолагу, но он был слишком слаб и не стал протестовать. Жестянка несколько раз проехался(ась) по нему туда-сюда. С камня начали стекать ручейки воды, и от синтетических волокон носка повалил пар.
– Дорогая! – капризно прозвучал из палатки явно мужской голос. – Я не
– Это импортный сорт. Он ничем не хуже обычного сваренного.
– Я хочу кофе, сваренного в кофейнике прямо на открытом огне!
– Настоящий мужской кофе, Дэбни?
– Мне безразлична его половая принадлежность!
– Хемингуэевский кофе?
– Конечно.
Женский голос был визгливо-высок, с гнусавинкой, и какой-то сдавленный, словно его владелица говорила через глазки в корсете Джейн Остин.
– Хемингуэй к этому моменту уже наверняка поставил бы точку.
– Еще до наступления рассвета? Чушь! У Хемингуэя были высокие ценности. Он верил в хороший завтрак. В хороший крепкий кофе.
– В обычной обстановке ты вылил бы такой кофе прямо в раковину!
– Но в том-то и дело, что сегодня не обычная обстановка, Хизер! Это ведь наше с тобой приключение.
– Отлично. Значит, если твое чувство романтического приключения потребует, чтобы ты выпил щелочь из аккумулятора…
Мужчина фыркнул. От этого звука бок палатки едва ли не выгнулся наружу.
– Это вовсе не щелочь для аккумулятора. Это колумбийско-новогвинейская смесь от «Старбака».
– Эта смесь превратится в промышленные отходы, как только ее сваришь. Я это к тому, что, если ты желаешь отведать мужской, рыбацкий кофе, тебе придется варить его самому!
– Хи-и-зер! – прохныкал мужчина. – Я развел костер.
Не переставая издавать недовольные звуки, он тем не менее принялся расстегивать молнию на передней стенке палатки.
Постучав своей изящной инкрустированной ручкой по металлическому колышку, к которому крепилась палаточная растяжка, Ложечка подняла тревогу. Подобно памплонскому быку, подцепившему на рога подвыпившего туриста, Посох ловко подхватил Носок с камня и поволок его в кусты. Раковина взялась подталкивать его сзади. Что до Жестянки, то в то самое мгновение, когда Посох примчался за Носком, он(а) закончил (а) раскатывать того на плоском камне. Посох же ненароком задел ее, и от его толчка Жестянка скатился(ась) с камня прямо на тропинку под ноги показавшемуся из палатки любителю кофе.
– Хизер! Здесь что-то непонятное!
– О Боже! – испуганно ахнула женщина. У нее в голове тотчас возникли образы маньяков типа Теда Банди и Чарли Мэнсона.
Мужчина нарочито усмехнулся.
– Это всего лишь животные, дорогая! Какие-то мелкие зверьки, которых привлек сюда свет костра!
– А вдруг они бешеные! – взвизгнула женщина. И уже более спокойным тоном добавила: – Брось в них камень, дорогой!
Мужчина в сизого цвета пижаме, поверх которой была наброшена туристическая куртка, принялся оглядываться по сторонам. Он был еще не стар, лет тридцати пяти – сорока, однако по причине новеньких ботинок ковылял, как какой-нибудь развратный старикашка из дома престарелых. Хотя на его костлявом курносом носике – словно колеса колесницы четвертого века, наехавшей на чахлого христианина, – восседали массивные очки, он все равно казался страшно близоруким. У него была внешность ученого среднего уровня, типичного литературного крота или книжного червя, преждевременно состарившегося в пыльных библиотечных залах в поисках несуществующих поэтических нюансов в творчестве Э.М. Форстера. [iii] Он мог также быть и редактором какой-нибудь городской еженедельной газеты, заполняющим ее страницы рекламой винных магазинов и объявлениями о художественных выставках или тоскливыми и напыщенными рецензиями на натужное пиликанье европейских струнных квартетов. Всего лишь пару дней назад этот человечек, когда его «вольво» пронеслась мимо гигантской индейки на колесах, одарил надменно-пренебрежительным взглядом Бумера Петуэя. Именно тогда Бумер наклонился к Эллен Черри испросил: «Как ты думаешь, существуют мужчины, страдающие от зависти к чужому пенису?»
[iii] Эдуард Морган Форстер (1879–1970) – классик английской реалистической прозы, автор известных романов «Поездка в Индию» и «Куда боятся ступить ангелы».
– Хизер! – позвал мужчина. Его увеличенные толстыми линзами очков глаза обнаружили прямо перед костром некий артефакт.
– Да, дорогой!
– Ты брала с. собой свинину с бобами?
– Что?
– Свинину с бобами.
Сильно прищурившись, он опустился на корточки возле костра. Китайские пальцы рассвета, тонкие и запятнанные опиумом, нежно массировали покрытое синяками дно небесной тверди; ночное совиное уханье в лесах начало постепенно вытесняться первыми добровольными птичьими трелям, а также треском и гудением, что обычно сопровождают пересменку в бригаде насекомых. И где-то с краю этой общепланетарной рутины, которой неизменно удается вдохновлять поэтов – или тех их них, кто уже бодрствует в столь ранний час, – мужчина протянул было руку к консервной банке, однако неожиданно передумал и подтолкнул ее(его) длинной лучинкой для растопки, купленной все в том же магазине туристических принадлежностей.
Затаившаяся в кустарнике Ложечка еле слышно пискнула:
– Что же нам делать?
– Не двигаться! – приказал Раскрашенный Посох.
Из палатки появилась женщина. Внешне она была практически неотличима от мужа и одета в такую же фланелевую пижаму. Очки ее весили никак не меньше небольшого аквариума. Женщина была примерно на дюйм выше своего спутника жизни, и все равно, вздумай она скребницей причесать ушки шетландского пони, ей понадобилось бы для этого встать на ящик для фруктов. Напористая, как полицейский из телесериала, она энергично подошла к беззащитной консервной банке.
– Ты спрашиваешь, покупала ли я свинину с бобами? Я занималась покупками для этой поездки целую неделю…
– Чуть больше недели…
– Извини. Чуть больше недели. Тебе известно, сколько денег я истратила?
– Так, значит, это не наша свинина с бобами?
– Конечно, Дэбни! – Женщина посмотрела на мужа так, будто учуяла вонь калькуттской общественной уборной. Но затем все-таки смягчилась и даже самодовольно усмехнулась. – На завтрак я приготовлю блинчики с апельсиновым припеком. С добавлением «куантро». Но не раньше, чем ты вернешься с уловом.
– Решено, – отозвался ее супруг и приготовился метнуть в огонь миниатюрное полено.
–
Сейчас оденусь и отправлюсь удить рыбу. – Забравшись обратно в палатку, он спросил оттуда: – Дорогая, ты не забыла захватить льняную скатерть!
– Разве я когда-нибудь что-то забывала?
С этими словами женщина взяла в руку консервированную банку «Свинина с бобами», осмотрела ее со всех сторон и с поразительной для ее комплекции силой метнула прямо в огромный валун у края площадки.
Первым консервировать продукты питания начал в 1809 году французский кондитер Николя Аппер. Да-да, непритязательный пролетарский сосуд, стараниями которого колбасный фарш попадает с консервного завода на обеденный стол, появился на свет в Париже – родине столь многих гениальных и шикарных вещей. Что ж тогда удивительного в том, что художник по имени Энди Уорхолл сделал такую вещь, как банка консервированного супа, самым признанным образом современного искусства? И можно ли считать простым совпадением, что самый знаменитый парижский танец именуется канканом? Или что прославленный французский кинофестиваль проводится в городке под названием Канны? Да, конечно, все верно, но тем не менее: консервных банок из жести в мире гораздо больше, чем людей (в одних только Соединенных Штатах новых консервных банок производится каждый год более ста миллиардов штук), и они берут свое начало не в какой-нибудь обезьяньей саванне, как мы, люди, а на родине Матисса и Бодлера, Дебюсси и Сары Бернар. В метрополии всех муз, в Городе Света.
Однако, несмотря на искрящийся мир искусства, который окружал рождение консервной банки, она, консервная банка, отличается прочностью и надежностью. Случаи порчи жестянок с консервами или их взрывы крайне редки. Очень часто их вскрывают спустя пятьдесят лет после того, как они были произведены, и их содержимое оказывается вполне съедобным, если вы, конечно, любите душок тушеной баранины. Ах, будь у нас возможность консервировать нашу невинность, нашу детскую непосредственность, наше юношеское либидо! Представьте себе – «Сливки Юности» от фирмы Кэмпбелл! Или «Весенний цыпленок» фирмы Свонсон!