Тоска по бесконечности
Шрифт:
А потом, даже носясь в безоглядной радости с приятелями по утоптанной игровой площадке, он стал ощущать какое-то раздвоение. Часть его как бы наблюдала за происходящим со стороны. То, что он переживал - все эти миллиарды битов в секунду, все это было лишь имитацией того, что он ощущал. И это была правда, так сказать, на желудочном уровне.
А что еще хуже, так это то, что имитация отставала на полсекунды от мира, который его окружал. Он проверил догадку, исследовав, как быстро его тело реагирует на боль или на удовольствие. И точно - его тело отшатывалось от боли раньше, чем сознание говорило ему, что сейчас его колют в ягодицу булавкой.
Его сенсорика выкидывала множество
А все потому, что эволюция так сформировала систему «глаза-мозг», чтобы вещи, находящиеся выше, казались более далекими и труднодостижимыми, а люди, которые на них смотрят, видели бы их меньшими по размерам. И оставила ощущение продолжающегося бега, чтобы включить работу мозга постепенно.
Он сидел в классе и смотрел на своих хихикающих одноклассников. Какими странными казались они ему. Однако лучшее понимание самого себя позволило ему улучшить и свои контакты с ребятами. Они любили его, им нравилась естественность его поведения, которую кое-кто принимал за стремление к лидерству. Но на самом деле это было нечто совсем иное, пока еще не наблюдавшееся в человеческом обществе. Он это чувствовал, но не мог подобрать верное название. На самом деле такого слова и не было.
Постепенно Париж пришел к выводу, что их мир - и его тоже - неоднозначен. Понял он это гораздо раньше сверстников. Запахи, прикосновения, вкусы, все это несло на себе груз происхождения - много тысячелетий назад и бесчисленное число световых лет отсюда.
А потом он подошел и к своему главному открытию: всем правит подсознание. Он понял это, когда заметил: он счастлив, когда не контролирует себя, когда сознание не руководит его поступками. Экстаз, радость, даже просто чувство удовлетворения - все это плоды действий, произведенных без специального обдумывания.
– Я больше, чем просто «я». Я - это «мы».
Когда его работа шла хорошо, когда работали все, даже дети, его «мы» ощущало свою необходимость. Когда дела шли хорошо, они как бы шли сами по себе, своим путем. Он возился с грузовыми тележками, пахал поля, готовил вкусную еду, и все это как бы лилось потоком, почти бездумно.
И даже когда он пользовался своими «Лицами и Профилями», занимаясь какими-нибудь поделками, он мог задействовать их личные особенности, не прибегая к собственному сознанию. Это были как бы фрагментарные слепки с древних реально существовавших персоналий, которые сейчас использовали какую-то часть той его сферы, что занималась получением и переработкой информации. И когда он работал, то на это время он терял ощущения резкого запаха степей Изиды, шороха ветра и колючих прикосновений трав. «Лица» особенно нуждались в том, чтобы,эти сенсорные впечатления были отфильтрованы, иначе они сами могли бы превратиться во что-то вроде безликой шелухи,.в своего рода сухие фактологические учебники и справочники. А так он чувствовал, как они сидят в нем, где-то за его глазными яблоками, и с наслаждением поглощают крохи нового для них мира, время от времени разражаясь довольными восклицаниями. Когда же он спал, они получали возможность приподнять его веки и с его помощью улавливать мимолетные отблески его мира, что давало им пищу для новых размышлений. А ловя звуки посредством его барабанных перепонок, они могли выполнять обязанности часовых - очень нужная предосторожность. И вот из этой довольно жиденькой похлебки они извлекали дополнительный опыт. Это обстоятельство изолировало его от окружающей обстановки и гарантировало крепкий сон.
Но это было далеко не все.
В нем сидело что-то еще, какая-то тень, какое-то «мы», которое невозможно ощутить обычными чувствами, нечто, больше похожее на призрак. Казалось, оно внимательно следит за ним, в то же время тщательно избегая его собственного внутреннего взгляда. И все же он чувствовал, как эта тревожащая его пустота посылает ему сигналы, извещая о своем присутствии.
Это пугало его. Париж стал искать что-то, что могло укрепить его уверенность в себе. Испробовал спорт, секс, театральное искусство, но все без толку. Пришлось копнуть глубже.
Религия Семблии - течения внутри ее были столь многочисленны и разнообразны, что иногда просто противоречили друг другу - все же имела нечто общее - идею о состоянии религиозного экстаза, освобождения от всего сущего, тогда как на долю разума оставались такие вещи, как молитвы, литургии, гимны, ритуалы, бормотание заклинаний. Однажды, сидя в Часовне, усталый до изнеможения Париж попробовал соединить скудный диапазон частот языка с монотонным речитативом, бесконечно повторяя полученную фразу в уме. И вдруг обнаружил, что его «мы» свободно. Так он изобрел медитацию.
Детство ушло, и у Парижа прорезался настоящий талант художника. Его работы были странны, а главное - недолговечны: ледяные скульптуры, которые таяли, скульптуры из песка, который удерживался постоянно слабеющими силовыми полями. Стихи он писал стилосом на бумаге из давленых растительных волокон, используя красящие пигменты, добытые из овощей. А потом со странным удовлетворением смотрел, как эти листочки сгорают в огне.
– Мимолетность, непосредственность впечатления, - отвечал он, когда его спрашивали о его работах, - вот главное, что я хочу передать.
Понимали его только немногие, но зато немало из тех, кто толпами стекался поглазеть на работы Парижа, уходили, унося странные ощущения от того, что заставил их пережить художник.
Искусство представлялось ему чем-то совершенно естественным. В конце концов, размышлял он, на заре истории человечества, там - на мифической Земле, должен же был оказаться какой-нибудь примитивный предок, который обнаружил, что камень в полете описывает необычайно простую и изящную параболу, а потому сумел определить лучше других то место, куда камень должен упасть. Такой человек должен был питаться лучше и чаще и, вероятно, имел больше детей, нежели его соседи. Нервные клетки должны были подкрепить такое поведение этого предка и его потомков, привив им чувство наслаждения от зрелища очаровательной параболы.
Вот он и есть потомок этого воображаемого предка. Хотя он живет в 28 ООО световых лет от тех пыльных равнин, где искусство впервые вошло в гены человека, он все еще продолжает пользоваться ментальными процессами, которые в свое время были так идеально настроены применительно к условиям той древней планеты. Он разделял со своими предками представление о том, что естественность - высшее проявление Прекрасного, но в то же время он остро ощущал тоску по каждому уходящему в небытие мгновению. Это тоже было чисто человеческим ощущением, но что-то сидевшее в нем воспринимало это ощущение мимолетности как контраст, как противоречие. Он не знал почему, но был совершенно уверен, что это ощущение тоже отделяет его от других.