Тоска по бесконечности
Шрифт:
– Я… ощущаю… себя… подключенной… медиум… сильно… ограничен… в передаче… новых… ощущений.
– Убей ее, ради Бога!
– Ахмихи колотил кулаком по клешне, которая крепко удерживала его на весу.
– Я… мертва… как человек… но… я… осталась… медиумом.
Ахмихи отвернулся от Леоны.
– Неужели тебе не понятно, каково ей сейчас, какие муки она переносит?
Мой уровень не позволяет мне понимать боль, как тебе должно быть известно. В лучшем случае, мы ощущаем ее как противоречие во внутреннем состоянии, которое невозможно устранить.
– Тяжеленько тебе, должно быть, приходится!
Обращаясь с Леоной подобно тому, как чревовещатель обращается с куклой, Богомол заставлял ее выделывать курбеты, петь, плясать, выбивая каблуками чудовищную чечетку, причем сломанные кости ее ног прорывали кожу, покрытую высохшей коркой крови. Из пробитой грудной клетки сочилась какая-то жидкость.
– Черт бы тебя побрал! Лучше уж позабавься с моей сенсорикой! Отпусти ее!
Данный способ коммуникации - часть произведения искусства, которое я собираюсь создать. Черты ужаса, черты ненависти, поток электрических импульсов и биохимических реакций твоего мозга, выражающих чувство безнадежности или готовности к возмущению, - все это части артистично воспринятого мимолетного момента умирания.
– Извини, я, должно быть, не вник в глубину твоего замысла. Леона… Она действительно мертва?
– Да… эта… женщина… была… полностью… переписана… - Леона свистнула.
– …Я… с удовольствием… скосил… этот… колос…
– Но в этом виде… она ужасна!
Если говорить об этой частично оживленной форме, то я могу согласиться с тобой. Но при правильно выбранном способе переработки могут, знаешь ли, выявиться скрытые элементы. Может быть, когда я займусь выбраковкой уже скошенных, я смогу добавить ее к своей коллекции. В ней явно могут открыться определенные тематические возможности.
Ахмихи потряс головой, чтобы хоть немного остудить ее. Его мышцы сводила судорога, уж больно долго его удерживали на весу, слишком уж долго он пребывал в состоянии странного, тошнотворного страха.
– Она не заслужила такое!
А я вот ощущаю, что в моих композициях, которые ты видел во Дворце Человека, чего-то недостает. Что ты о них скажешь?
Ахмихи с трудом подавил приступ смеха, а потом подумал, не начинается ли у него истерика.
– Так, значит, это были произведения искусства? И ты ждешь моих критических замечаний? Да еще сейчас?
Тяжелое дыхание Леоны:
– Я… чувствую… упустил… самое… важное… Красота… она… уходит… из моих… работ.
– Красота не относится к числу тех вещей, которые можно эксплуатировать.
– Даже… сквозь… маленькое… темное… окошко… твоей… сенсорики… ты что-то… ощущаешь… устройство мира… а я нет… Видимо, можно… получить преимущества… даже от таких… грубых ограничений.
Куда же он гнет? Что там мерещится впереди?
– Так в чем все-таки проблема?
– Я чувствую… гораздо больше… но не могу… разделить… с тобой… твои фильтры…
– Может, ты знаешь слишком много?
Ахмихи подумал, а не броситься ли ему на Леону, чтобы разом покончить со всем этим. Ни один человек-техник не мог бы спасти разум мертвого человека, «скошенного» мехами человека… Но зачем мехам нужны сознания людей? Это никому не известно. До сих пор, конечно. Ахмихи слышал немало легенд о Богомолах, об их интересе к людям, но о Дворце Человека ему слышать не доводилось.
– Я… проникал в нервные системы… я направлял их… к безумию… к самоубийству… - Леону схватила судорога, она скорчилась и рухнула навзничь. Глаза слепо уставились в потолок, потом перешли на Ахмихи.
– …Не целое полотно… но чего-то… не хватает…
Ахмихи попробовал дотянуться до верхней балки, но из этого ничего не получилось. Фосфоресцирующий свет «Канделябра» померк, Леона терялась в тени. Невероятно страдая, она все же поднялась на ноги.
– Я пытался… так трудно… вы эфемериды… невозможно понять.
Ахмихи изо всех сил старался понять.
– Слушай… а может быть, тебе стоило бы стать одним из нас?
В первый раз за все время этого безумного разговора Богомол удивленно замолк. Он позволил Леоне свернуться на полу в клубок - тряпичная кукла, небрежно отброшенная в сторону.
Полезное соображение. Обрубить часть себя, заключить в узкий круг, без возможности убежать из него. Да!
Ахмихи ощутил внезапное давление, будто каменная стена с грохотом обрушилась на его сенсорику. Не было ни малейшей надежды прожить еще хотя бы несколько мгновений, и сухой холод этой мысли наполнил его душу отчаянием.
– Я зашел за угол, и оно действительно оказалось там, более похожее на предмет меблировки, нежели на мехов. Оно ткнуло в меня чем-то.
– Последнее, что я увидел, было нечто, похожее на самодвижущиеся тележки, в которых мы возим руду. Оно кувыркалось, будто под ним что-то взорвалось, и я подумал, как мне здорово повезло, что я оказался под защитой сверхпрочного стекла.
– В моей памяти все еще стояло воспоминание о чем-то твердом и синем, случайно попавшем в мое поле зрения, причем оно было такого оттенка, которого я еще никогда не видал.
– Она упала, и я наклонился, чтобы помочь ей встать, и увидел, что у нее нет головы, и что та тварь, которая эту голову держала в лапах, сидя на полу, теперь прыгает прямо на меня.
– Оно выпустило что-то вроде силиконовой нити, которая Обвилась вокруг меня - а я-то думал, что оно дохлое, что попало в ловушку или еще что, - а потом ударило меня в бок с силой конвейерного транспортера.
Ноева Семблия бежала, оставив «Канделябр» на разграбление мехов. Их Экз, Ахмихи, вырвался из плена Богомола, но его сенсорика чуть ли не выла от полного расстройства. Каждая нервная клетка его тела вибрировала в своем собственном безумном ритме. Голос звучал будто жестяное ведро, в котором подпрыгивают камни. Было похоже, что симфонией его тела управляет сошедший с ума дирижер.