Тот еще космонавт!
Шрифт:
– Побегает пусть немного, может, дурь и выветрится. – Женька отважно шагнул в будку, наощупь разыскивая фанерку для раздувания шашлычных углей.
– Тройка, русская тройка! Вынеси нас, родимая, на хорошие немецкие автобаны, пожалуйста, – сказал Саня, распечатывая бутылку водки с одноименным многозначительным названием. – Наверное, Гоголь, когда писал, об этом же размышлял, как думаешь? – задумчиво кивнул на стеклянного соавтора и вычурно наполнил до краев плохо вымытые стопки.
– Были мы на автобанах германских, даже взлетали, Покрышкин целую дивизию обязал, сто самолетов почти. Толку-то, поляки письки шлют теперь вместо колбасы, прибалты в молоко гадят и из шпрот мясо вырезают, а хохлы, те вообще очумели, из газопровода хотят смастерить салопровод, не
– Хватит уничтожать закуску, Барабек, дома наешься. – Тяжелая волосатая рука Сани властно легла на распечатанную, ополовиненную пачку. – Лучше выпьем давай, бери стопку. За победу!
Таким незамысловатым, но одновременно торжественным тостом начиналась любая Санькина попойка, независимо от места, времени и окружения. Нравилась уж очень таинственная мегапауза между произнесением сакральных, не для последних поколений понятых слов и употреблением животворящей, но в то же время мертвой воды.
– Согласен, – за победу и за Гоголя, он тоже, молодец, мудрое название для водки придумал, как в воду глядел!
– Бывал я когда-то в Миргороде, Женька, вода там целебная, в детстве еще батю туда перевели. Грех Николаю Васильевичу после той водицы по-другому было писать, и про автобаны, оттудова, уверен. Потому как в школе начал без троек учиться. Женька, видел бы выражение моего отца, пятерки через четверки носил, а в Германии, где он до этого служил, с их шикарными штрассе выше троек никак не выходило. Вода, понял, она, родимая, обычное Н2О. Конечно, немного с газом, курорт, как-никак, минералы всякие. Ну, будем!
– Газ-то сланцевый?
– Откуда мне знать? Провокационные вопросы опять задаешь, шпионские, военная часть же, с детей подписку брали о неразглашении, с пяти лет. Засланцевый, сланцевый, Женька, какая разница, пей давай.
– Скажи еще, в пять лет мог расписаться? Так и представляю: склонился над тобой особист, перегаром дышит в ухо, подписывай, Саня, документ важный, а сам кобуру невзначай поправляет, умора. Сам рассказывал, письму научился только во втором классе.
– Так и есть, сроду не обманывал, во второй класс пошел, когда пять исполнилось. В Западной части войск так и было, порядок такой, чего привязался.
– В первый класс, значит, пошел с четырех? – Женька радовался от всей души незатейливому вранью друга. То он с четырех лет в первом классе, то спасает учительницу из пожара, когда главный пожарный начальник принял решение об окончании спасательной операции, то поднял самоотверженно подводную лодку из Марианской впадины, когда батя взял юного Саню, на каникулах, в дальний, суровый морской поход. Прокатила бы и на этот раз брехня, только вот Женька знал достоверно, что его отец в то далекое время служил обычным ротным пехоты.
Истошный, резкий вопль неожиданно огласил окрестности, прерывая начавшееся было пиршество. Ребята сначала не придали этому значения, полагая, что в таком районе вопли, крики, песни, да и брань матерная, давно вошли в привычку, так сказать, своеобразный кодекс чести для местного населения. Мало ли по какой причине орут люди, может, рожают или помирают…
Женька, весело опрокинув стопку в рот, тотчас заметил:
– Ого, народ перестает скучать, похоже, решил тоже потрапезничать.
В открытую дверь кунга, прытко обскакивая препятствия, несся испуганный и встревоженный Рифат, придерживая руками расстегнутые штаны. Влетев в помещение, он тут же принялся судорожно закрывать на засов дверь, при этом джинсы, повинуясь земной гравитации, слетели на пол, открыв вульгарную надпись, криво нанесенную на трусы мечтательным китайским мастером: «Моей милашке». Помятый, расхлябанный вид Рифата выражал отчаяние, граничащее с паникерством, будто на стоянку въезжал никем не приглашенный, усиленный двойной охраной кортеж американского президента, либо же он нечаянно обделал группу прикрытия и сопровождения этого гаранта, состоящих из гориллоподобных федеральных агентов национальной безопасности США, заранее неудачно спрятавшихся у стеснительной, одинокой «газели».
– Женька, держи форточку! – надрывно выкрикнул Рифат, дрожащими от испуга руками поддерживая за ремень портки. – Саня, а ты возьми лом, да быстрее же, чего встали, шевелитесь.
К слову, ломов в кунге находилось несколько, к какому броситься, и стоит ли вообще напрягаться, с чего бы вдруг, делать больше нечего, почему-то не хотелось браться за работу, прерывать застолье, и поэтому, немного замешкавшись, Саня резонно заметил:
– Рифат, давай выброшу кальяны, погубят же безвременно, лучше водки выпей. Ведь, не ровен час, отдубасишь нас по полной, а потом будешь стыдливо прятаться и искать неудобные оправдания.
– Санек, не до шуток, там, в окне, в доме напротив, кто-то есть, здоровый и мохнатый, может и медведь, в упор на меня смотрел.
Беззлобно рассмеявшись, Женька довольно обыденно отметил, что по-большому лучше ходить дома, а не пучить глаза на чужие окна, если жилье и заброшено давно:
– Мог бы и отвернуться, глядишь, страх и пропадет. Вспомни, Рифат, детство, если становится страшно, просто поворачиваешься к бабушке с немым укором или закрываешь глаза ладошкой. Делов-то, только, пожалуйста, не той ладошкой закрывай, которой туалетную бумагу отрываешь.
Ребята дружно заржали, как знать, куда закинет кальян, заоблачно далеко или приземлит на месте, какая блажь придет в голову по накурке. Только один Рифат не думал смеяться. Бледный вид, спущенные штаны и мелкая, частая дрожь ясно определяли, что ему не до смеха, ситуация намного серьезнее.
– Откуда тут медведь-то, дурик? Хоть и окраина города, но заходить косолапый побоится. Если и встречается, где-то в глухой тайге, километров за двести. Медведь – зверь умный! Просто так в город не попрется, разве голод заставит, но в конце лета совсем немыслимое дело, грибов с ягодами навалом. Рифат, прекращай пугать отдыхающих. – Саня потянулся к бутылке, смакуя в уме второй тост. Кроме как «За победу!», больше в голову хорошего не приходило, поэтому решил разнообразить предыдущий, добавив для значимости: «За Сталина!» Однако придуманный в муках и терзаниях тост неожиданно оборвался на полуслове, так и не успев стать успешным прологом для собравшихся покутить друзей. Вдалеке, где-то за стоянкой, раздался рык, зловещий и протяжный, от которого мгновенно кровь свернулась в жилах и волосы зашевелились во всевозможных местах, заодно покрывая густым холодком обильно вспотевшую спину. Почти сразу послышался громкий хруст ломающихся ветвей деревьев и оглушительный треск поваленного сухостоя.
Посерьезнев, изменившись в лице, Санька решительно двинулся к выходу, для убедительной аргументации прихватив увесистую монтировку.
– Слыхали, рядом совсем? Ну-ка, тише, кто-то крадется.
Ослепительно сверкнуло грандиозной фотовспышкой, вмиг последовал оглушительный удар грома, да такой силы, будто небеса решили, обязательно сегодня, придавить бездонной тяжестью суетливых и никчемных людишек. Ехидно ухмылявшийся в углу Женька рачительно вжался в кресло, пытаясь слиться в одно целое с невиновным в бедах человечества предметом скудной мебели, судорожно поджав ноги к подбородку. Обстановка накалялась спиралью забытой временем кухонной плитки. Выждав секунду, вынужденно выпрямляясь с подобострастного от раската грома полуприсяда, Саня уверенно шагнул в проем двери, одновременно нанося сокрушительный удар инструментом вбок, за предел видимости, чуть не задев дрожащего Рифата, бочком протискивавшегося на печку. Зачитывая вслух суры из Корана, он настойчиво взгромождался повыше, прячась за массивную трубу дымохода.