Тот, кто умер вчера
Шрифт:
Я выздоравливал. Стремительно и неизбежно. Выздоравливал физически. Но память оставалась на прежнем, плачевном, уровне.
— Всякое бывает, — говорила лечащий врач, фактически повторяя Коваля. — Мозг — штука сложная. Возможно, вы вспомните все через час. Возможно, через месяц или через год.
— А возможно, и никогда.
Врач пожимала плечами и поясняла, что зачастую память возвращается при повторном стрессе из-за экстремальных условий. Это было понятно, но трудно реализуемо на практике. Не ходить же в самом деле ночами по улицам, ожидая момента, когда кто-нибудь опять стукнет тебя по голове и сбросит в реку.
Начиная с одиннадцати часов, когда большинство процедур заканчивались,
Я тоже частенько выходил на свежий воздух. Иногда во время прогулок ко мне присоединялась медсестра Анна Югова, та самая, которая водила меня на сеанс гипноза. Она была молода и в меру привлекательна. В голове у нее гулял ветер, в крови — гормоны. Мне удалось с ней подружиться. Понимая, что язык был моим единственным козырем в наведении мостов с противоположным полом, я развлекал ее как мог, рассказывая выдуманные мною истории. Хотя, кто знает, может, все то, что я плел, действительно имело место и теперь порциями выползало из моего подсознания. Одно я понял наверняка: зрелому мужчине, даже если в его активе нет ни денег, ни квартиры, ни имени с фамилией, приручить молоденькую дурочку проще пареной репы. Главное, чтобы у дурочки были уши. А уж для того, чтобы повесить на них лапшу, необходимы лишь желание и толика усилий.
Каждый раз, приходя из дому, Анна приносила мне какую-нибудь приготовленную ею домашнюю снедь: голубчики, блинчики, котлетки. Готовила она не очень-то, но я все равно был благодарен: по сравнению с больничной баландой, от которой я стал почти прозрачным, ее стряпня выглядела шедевром кулинарного искусства. Еще она брала у знакомых книги и таскала мне — детективы в виде потрепанных покетов и «Черный обелиск» Ремарка 1950 года издания. А во время прогулок она рассказывала мне про некоторых больных — старожилов, попадающихся нам на пути.
Особенно меня впечатлила история о повстречавшейся как-то на прогулке худой особе с желтым, рано постаревшим лицом. Всего-то двадцати лет от роду, эта девушка имела такой вид, что могла бы претендовать на главную роль в фильме «Мумия возвращается-2». Наркоманка. В шестнадцать лет села на «кислоту». Оглянуться не успела, как у нее поехала крыша. Итог: две неудавшиеся попытки суицида. После второй ее запихнули в психушку. Санитаров, присматривающих за ней, она постоянно изводила чтением белых стихов собственного сочинения, где в ярких красках описывались виденные ею в состоянии кайфа образы иных миров и обитающих там мифических существ со звериным обликом, но человеческим интеллектом. Пациентка говорила, что хочет умереть, поскольку считает, что она родилась не там, где ей было предначертано. Она, дескать, должна была родиться в Южной Америке, в Перу, выйти замуж за потомка верховного инки, Атауальпы, и произвести на свет человека, который станет новым Мессией и спасет людей от самих себя. По ее словам, силы зла нарочно искривили ось судьбы, в результате чего она родилась в Украине. Теперь ей нужно было спешить. Каждый последующий год мог стать для человечества его последним годом, и в этом было трудно с ней не согласиться. Только вот в нового Спасителя верилось с трудом. Много их было, спасителей. Тех, кто называл себя так. Но если и спасали, то только самих себя — от тех, кого собирались спасать сами.
Однажды, когда Анна была загружена работой и я гулял по парку один, несостоявшаяся «богоматерь», проходя мимо, неожиданно окликнула меня:
— Эй, ты! Человек!
Я остановился.
— Это ты лежишь в четвертой палате, во-о-о-он в том здании, и ничего про себя не помнишь?
Я кивнул. То, что со мной разговаривала сумасшедшая, еще не было поводом отрицать очевидное.
— И тебя называют
Я опять кивнул.
— Тебе нельзя больше оставаться здесь, Псих… Беги… Беги изо всех сил… Подальше отсюда.
Она говорила визгливо, короткими фразами, похожими на те, с помощью которых истеричная бабенка разминает свои голосовые связки перед тем, как закатить скандал своему ненаглядному. Но вот ее взгляд, напротив, был доброжелательным и даже несколько обеспокоенным, словно других проблем, кроме как устраивать мою судьбу, у нее не имелось. Сопровождающие «богоматерь» санитары, ввиду отсутствия в действиях подопечной агрессии, не препятствовали разговору одного больного с другим. А может, они сами устали от изливавшегося на них обилия красноречия больной девушки и были рады, что она хоть ненадолго переключилась на другой объект.
— Боюсь, что бежать мне некуда, — ответил я, стараясь быть вежливым. — Но все равно спасибо за совет.
— Глупец! Несчастный глупец. Если останешься, будь готов к самому худшему и никому не верь. Что бы тебе ни говорили, не верь! Ни единому слову!
— Не кажется ли вам, что вы завели себя в логический тупик? Не верить никому — значит, не верить и вам тоже. Например, всему тому, что вы только что мне сказали.
Глупо, конечно, уповать на логику, имея дело с представительницей слабого пола. Какая уж там логика — одни эмоции. Вдвойне глупо вспоминать о логике, находясь в психиатрической больнице. Я сообразил это, лишь когда девушка рассмеялась, потом повернулась и отправилась восвояси, увлекая за собой свиту. Один санитар посмотрел на меня и пожал плечами, мол, что с нее возьмешь, над такими не потешаются.
Я и не думал потешаться, скорее наоборот. Гулять расхотелось. Дура дурой, а настроение мне испортить сумела. Умом-то я понимал, что все это лажа, но стало как-то не по себе. Вот уж не думал, что я окажусь таким мнительным типом.
Стараясь отогнать от себя мрачные мысли, я поплелся к своему корпусу. На скамейке возле входа сидел Коваль, как всегда, с газетой, только сложенной пополам. Я присел рядом и поведал о том, что услышал от «богоматери».
— Почему вас так сильно обеспокоили ее слова? — поинтересовался Коваль.
— Не понимаю, откуда эта особа может знать мой диагноз, номер палаты, где я лежу…
— Мало ли… Какой-нибудь врач из нашего отделения разговаривал со знакомым врачом из их отделения. Обычный разговор двух профессионалов. Каждый обсуждал свой рабочий материал. Девушка находилась рядом и все слышала. На таких, как она, обычно не обращают внимания, словно они фон или предмет интерьера.
— С чего она взяла, будто бы я должен отсюда бежать? Странно все это.
— Вы не принимаете в расчет тот факт, в каком заведении мы с вами находимся. Впрочем, за воротами больницы тоже странностей предостаточно… Вот только что в газете статью прочитал. Пишут про одного кретина, который, чтобы разжиться деньгами на опохмелку, решил растеребить трансформаторную будку, принадлежащую дачному кооперативу.
— И что?
— И все, — со значением произнес Коваль.
— Печальная история, — согласился я. — Он что, не понимал, куда лезет? Не страшно же было мудаку. Ну сколько денег он мог выручить? Стоило из-за этого так рисковать.
— Вас удивляет несоответствие степени риска со степенью предполагаемой выгоды, а меня удивляет нелепое сочетание в наших душах тупой, безрассудной храбрости и животного страха за свои, шкуры. Не боясь быть поджаренными электрическим током, воруем электропровода, телефонные кабели, а потом сами же сидим без света и связи. Не боясь греха ни перед Богом, ни перед людьми, разбираем кладбищенские ограды и памятники из цветного металла, но как только встает вопрос, чтобы пойти и начистить очередному «смельчаку» рыло, а потом подвесить его за яйца на первом попавшемся каштане за то, что он устроил нам такую сахарную жизнь, мы сразу же делаем в штаны от великого ужаса.