Тот самый сантехник
Шрифт:
— Я же сказал, что не буду там работать.
— Так об этом и разговор. Подстрахуй меня. И будет тебе счастье.
Они пошли через дворы напрямки к цели, обсуждая решение рабочего вопроса. Отношение рыжего к любовнику мамки менялось с каждым шагом. Он последовательно рассказал ему как отработает за него минимальные часы. А если совсем не выйдет, то просто закроет долг перед колледжем.
В ответ Рома удивился, но согласился. А попутно предложил вариант, где вот-вот станет миллионером на донатах от фэнов. И будет колесить по стране с новым альбомом, который конечно же станет золотым. И вот тогда ему будет уже все равно, что происходит дома и кто там ночует.
— Неплохой вариант, — согласился Боря и спросил. — И много фэнов?
— Ну… пока два, — честно признался Рома, не раскрывая имён, так как среди них наверняка могла мелькнуть Наталья, которая пекла всей группе пирожки при случае или давала деньги на аренду.
Но за использование подобной точки скорее нужно было доплачивать самим арендодателям. Репетиционной базой оказался тёмный, мрачный подвал со словами «нет войне» и «даёшь панк-рок» на обшарпанной двери. На окраине спального района, в здании хрущёвки, где раньше было бомбоубежище, потом склад, потом качалка, а затем поселилась плесень и безнадёга для владельца. Что и сподвигло его сдать вихрастым ребятам площадь хоть под нужды сатанизма, лишь бы выйти в ноль.
Впрочем, внутри лофта было немного светлее, никаких сатанинских надписей не было, как и луж кровь под глазами. Но была разруха, пыль и грязища. А обстановка почти та же, что и при спуске по старым лестницам: обшарпанные стены, завешанные постерами рок-чудовищ, местами гольный кирпич без штукатурки и цементной стяжки, вдоль которого тянулись провода и розетки, подвешенные на честное слово.
Проводов столько, что часть просто прокинута по полу. И глядя на всё это чудо репбазы, Глобальный только мог удивляться, как здесь ещё не произошёл пожар после короткого замыкания. В воздухе витала влага. Капало с труб. Углы оделись в чёрное, но то была не краска.
Место отлично подходило для декораций к фильмам о конце света, выживанию в пост апокалиптическом мире или среди ужасов с маньяками-убийцами с бензопилами и в масках.
Но бензопил не было. Зато было трое, не считая вошедших.
Трио на «сцене», что представляла собой пятачок среди стульев, колонок, узелков и барабанной установки, лабали мрачный андерграунд под акустическую и бас-гитары. Барабанщик вяло дёргал свободной рукой и ногами иногда добавляя ударные по тарелке и барабанам. Всё больше отрабатывал за солиста, бормоча тексты в микрофон.
В текстах в обилии звучали следующие слова-рифмы: кровь-боль-моль, постой-отстой-герой, и устойчивые выражения типа «хуй со вкусом барбариса» и «променяла меня на мажора».
— Моня, опять ты эту дичь гонишь! — тут же заявил Роман, отбирая у барабанщика микрофон. — Что за самодеятельность? Я — солист! Кин-Конг — бэк-вокалист!
— У него горло болит. Ты давай сам пой, фронтмен подгорелый. Бегаешь где-то вечно, — ответил спокойно барабанщик, кивнув на басиста. — Вечер пришёл — надо репать! До одиннадцати имеем право! Ребята ждут.
Рома прокашлялся, разогревая связки одной тягучей фразой «раз-раз-пидорас», покорчился рожей, повёл губами, размял щёки.
— Я сейчас такой текст сочиню, ты присядешь. У меня в голове такое…такое. Щас как выдам! — заявил рыжий, но выдал лишь строчку «мою мамку пердолит мужик». Потом креатив кончился, и солист принялся больше кричать в микрофон нецензурные выражения.
— Рыжий, дебила кусок, давай чего поновей. Какая ещё мамка? — тут же зачмырили одногруппники солиста.
Группа снова стала играть говнорок, рычать и выкрикивать никак не связанные с агрессивной подачей миролюбивые лозунги. Выходило, что от музыки может дристать собака, а содержание смысла можно было легко рассказывать в качестве колыбельной младенцам.
Они старались не обращать внимания на единственного зрителя, что уселся на стуле, но тот вдруг сам подошёл, забрал гитару и выключил усилитель звука.
— Так, пацаны. Вы же к успеху стремитесь, да?
— Ну, да, — ответил гитарист, с сомнением глядя на свою гитару в чужих руках. Она была ему дорога как девушка. Хотя бы потому, что девушки не было. А гитаре он имя дал.
— Кто это вообще? — добавил басист. — почему посторонние люди в нашем храме музыки?
— Мамкин пихарь, — ответил Рома, не найдя другого определения при поставленном в лоб вопросе.
— А, а что он тут делает?
— Завали! — отмахнулся солист. — Нормальный пацан. Работу за меня отработает. Время на творчество мне разгрузил. Помогает, в общем!
— А… ну тогда ладно.
Боря пощёлкал пальцами:
— Так, сфокусируйтесь, ребят. Представьте, что электричество вырубили. Что тогда от вашей музыки остаётся? В чём её суть?
— В смысле выключили? — не понял барабанщик. — Ну подождём, пока включат.
— Да без смысла, — ответил Боря и забрынчал на гитаре неувядающие, бессмертные хиты классического рока. — Вот тут — соль. В текстах, в смысле, в подаче. А у вас? Что будут петь ваши фэны, когда нет света? Не на час-другой, а вообще электричество кончилось.
— Как это? — спросил уже рыжий. — Мы же в цивилизации, а не в мире постапа. Ты на этот склеп внимания не обращай. Мы выберемся наружу. На открытые площадки.
— А, такой значит план, да? А кто вас туда позовёт? — немного повысил голос Глобальный, чтобы лучше слышали. — Вот ты про войну кричишь постоянно. А представь, пришла та война, разбомблены подстанции, пизда трансформаторам, перерубило кабели снарядами. Окопы кругом, траншеи, крики, боль. Света больше нет. Что остаётся от твоих слов тогда? Что будут петь у костра солдаты или невольные участники?
— Так мы против войны! — заявил заросший по плечи волосами басист с давно немытой головой. — Мы же пацифисты.
— Пацифисты гроулингом не рычат, — тут же ответил Боря. — Хотя, что они рычат, вообще никто не понимает. Но если вы против, зачем вы о ней поёте? Что вы сразу негатив нагнетаете? Чтобы петь о войне, надо хотя бы отслужить. Служили? Может быть, участвовали в военных конфликтах? Видели трупы, кровь, кишки? А? Не по телевизору. Не через образ в книге. Вживую.
— Нет… нет… нет… нет, — раздалось по очереди от всего квартета.