Тот самый снег
Шрифт:
«А вот нас с тобой почему-то называет не Вальками, а Юльками.»
Я опять промолчала. Давнее прошлое поднималось откуда-то, грозя меня захлестнуть с головой.
«Сама разберешься. Ты почему молчишь?»
«Неожиданно все это.»
«Многое в жизни бывает неожиданно. А многое не бывает, хотя его и ожидаешь…»
Я не знала, что ответить подруге. Я завелась на воспоминания неожиданно и сильно. Я уже была далеко отсюда и очень-очень давно во времени…
«Так я тебе пошлю файл по почте?»
– подытожила Валя.
«Да. Да! Да…»
– ответила я.
«Только принимай не на рабочий комп, а себе на планшет. Там такая картинка в заставке… Не дай бог кто увидит. А убрать я ее не могу, формат какой-то непослушный.»
Я включила планшет, который носила просто так, чтобы не скучать на совещаниях у директора и быстро записывать его указания – и пару минут ждала, пока загрузится файл.
Во мне все трепетало так, будто я оказалась на пороге какого-то открытия.
Поскольку возврат к собственному прошлому тоже может оказаться открытием.
2
Как только завершилась загрузка, я метнулась к двери и заперла ее изнутри.
Потом позвонила секретарше и сказала ей, будто срочно уезжаю на деловую встречу с новыми поставщиками сахара – эта проблема висела над нашим комбинатом довольно давно.
И только тогда, усевшись поудобнее, положила перед собой планшет, оперлась подбородком на сцепленные ладони и принялась читать…
«Виктор Никулин»
– гласила надпись в верхнем правом углу.
Ощутив внезапный укол стыда, я вспомнила – да, фамилия моего преподавателя была именно Никулин…
«11. Юлия* »
– так был озаглавлен «мемуар».
А ниже… Ниже шла фотозаставка, призванная, очевидно, сразу настроить читателя на нужный лад мыслей.
Я сразу поняла нешуточность Валькиного предупреждения.
На очень хорошей фотографии, занявшей по вертикали почти весь экран, красовалось…
Красовался тот орган…
Красовалась та часть мужского тела, о которой я в последнее время как-то стала забывать.
Да, именно не что иное, как мужской совокупительный орган. Правда, он не стоял, а висел, словно вырастая из черных зарослей лобка. Но был в полурабочем состоянии, потому что по длине своей достигал почти половины бедра неизвестного мне мужчины. Чуть более темный, чем волосатые ноги мужчины, орган имел форму банана: сужался в том месте, где крепился к телу и обладал длинной, остренькой на конце головкой. Сама эта головка, обнаженная из-под покрасневшей складки кожи, сияла бесстыдным розоватым светом, отражая вспышку фотоаппарата на своей очевидно влажной поверхности. На снимке были видны все детали, включая даже темную полоску сомкнувшейся щели … И этот половой орган, туго обтянутый тонкой на вид, шелковистой кожей, перевитый красивыми, не грубыми но очень выразительными венами, смотрел слегка вправо. То есть изгибался справа налево, имея слегка неправильную форму: видимо, хозяин привык носить его всю жизнь в левой штанине…
Я никогда не видела этого предмета в такой бесстыдной, яростной обнаженности. Но я прекрасно помнила, как задохнулась от внезапного, нежданного, ошеломительного удовольствия, когда он впервые раздвинул мои губы и скользнул в мой детородный ход… И когда именно эта остренькая на конце, влажная и нахальная головка принялась работать во мне, накачивая удовольствие своему хозяину. Которое, правда, даже отдаленно не могло сравняться с тем, что получала я сама…
А под картинкой имелась спокойная надпись, подтверждающая все, что я узнала:
И этот копирайт не раскрывал мне глаза, а лишь подтверждал мою догадку, что именно эту великолепную штуку я когда-то имела удовольствие ощущать в своих внутренностях… И, кроме того, напомнила фамилию: Никулин. Да, фамилия моего преподавателя Виктора Васильевича была именно Никулин…
В трусах моих – спокойных дорогих трусах зрелой замужней женщины, коммерческого директора и матери семейства – сразу сделалось жарко и влажно.
С опасением отправив картинку за обрез экрана, я принялась читать.
«В тот момент я был еще почти счастлив – если понятие «счастья» применимо к моей полностью несчастливой жизни. Во всяком случае, я еще не сделал роковых ошибок, сломавших мне жизнь, и работал только в университете. В приемную комиссию меня больше не пускали – но я был рад и тому, что успел нагрести солидную сумму взяток в 1995 году, что позволило нам с женой купить квартиру. Не допускаемый в приемную комиссию, я яростно занимался репетиторством, а во время приемных экзаменов мне еще удавалось через некоторых друзей узнавать варианты и взятки за поступление – хоть и не в том масштабе – я все-таки получал. Во всяком случае, жена работала заместителем заведующей аптеки, а я зарабатывал не так уж мало денег. А главное – мы еще были счастливы друг с другом.
Хотя судьба уже занесла надо мной карающий топор. Именно тогда, в последний год относительно безоблачного существования сквозь мою жизнь и прошла Юля( А111 ).
Километрах в 200 с чем-то от моего города на трассе Р-914 лежит большой районный центр. Большой по площади: вшивый городок состоял из одноэтажных домов с подсобными участками и расползся так широко, что, пожалуй, для его полного уничтожения не хватило бы даже одной авиабомбы калибра ФАБ-5000. Лишь две улицы были частично застроены многоэтажками, некоторые из которых имели по 12 этажей и лифты. Как и везде в регионах, здесь имелся градообразующий фактор: молочный (или сахарный, или оба, теперь уж хер вспомню) завод, вокруг которого и разросся этот дрянной городишко. Возможно, именно потому там, подчиняясь какой-то идиотской политике развития регионов, расположился филиал одной Московской пищевой академии. Ректором которого стал бывший директор того самого завода, прирожденный начальник, который был толще Генриха Геринга.
Сами заводы медленно сдыхали: уже начался спланированный развал России. Недаром этот жирный боров, развалив собственный завод, быстро переориентировался на руководство академией. Во всяком случае, наличных денег в городе почти не было. Поскольку 90 % жителей были так или иначе привязаны к заводам, им выдавали нечто вроде заборных книжек (как это делали купцы в ХIХ веке), по которым они брали продукты в магазинах с отметкой истраченной суммы.
В филиале существовала масса специальностей, и в большинстве учебных планов стояли элементы высшей математики. По всем другим специальностям на сессии заочников приезжали москвичи, работавшие в головном отделении этой шарашкиной академии. Но по каким-то причинам – возможно, просто из-за отсутствия таковых – математики из Москвы не приезжали. И филиал заключил договор с нашим университетом о том, что два раза в год, весной и осенью, на сессию, длящуюся около месяца (поскольку одновременно проходили более десятка специальностей) будут приезжать математики из нашего университета.