Тот самый снег
Шрифт:
Сама же Наташа, одна из известных своей пронырливостью старост, в институт ходила в короткой юбке, сияя беззастенчиво оголенными ногами. Хотя, если говорить честно, кроме ног в ней не было ничего, на что мог бы упасть взгляд преподавателя. Грудь ее была немаленькой, но сильно отвисшей, а лицо отталкивало очень грубыми чертами. Не знаю, почему Виктор Васильевич дружил с нею и общался в коридорах академии даже при мне – общался, как со старой подругой… Или даже бывшей любовницей?
Я поднялась вверх по тексту и сравнила обозначения. Я, то есть Юля, относилась к классу «А», Ирина к классу «С», а Наталья к классу «D». Возможно, этот класс означал именно закадычных подруг, в отличие от моего класса… Ведь я-то все-таки была его любовницей…
Но почему он назвал меня чужим именем? В этом, вероятно, мне еще предстояло разобраться.
И что обозначали две других класса? Видимо, деление на классы шло по степени овладения телом той или иной женщины…
Я подумала о том, что помимо воли пытаюсь раскусить классификацию моего бывшего математика – циничную, но очевидно важную для его воспоминаний. И почувствовала, что сама от этих мыслей возбуждаюсь все сильнее и сильнее.
По моей коже бегали мурашки; между ног у меня как намокло сразу, так и продолжало становиться все мокрее и мокрее; вероятно, в конце дня мне предстояла радикальная смена белья – будучи женщиной, я всегда хранила в запертой секции своего стола не только помаду, тушь и влажные салфетки, но также несколько пар запасных трусов и колготок, и кроме того две пачки прокладок разного назначения.
Я снова посмотрела в окно.
Мемуар был столь хорош, что мне хотелось читать его медленно-медленно, растягивая свое удовольствие.
«С Юлей я познакомился в следующий приезд. Все студенческие потоки были разными, и в них выделялись отдельные компании. В этом четко выделялась группа «хлебников» – то есть работников хлебокомбината. Это была очень небольшая и очень дружная группа – 4 девчонки, которые снимали комнату в двухкомнатной квартире 12-этажного дома у полупарализованной бабки.
Этими хлебниками были моя Юля, еще одна Юля, Галя и Света, которая была старостой. Пятой в компании была Татьяна (D11), но она жила в частном секторе у тетки.»
Прочитав эти слова, я, кажется, наконец разобралась в классификации, которой придерживался мой бывший преподаватель.
Имена он сохранил подлинные, за исключением моего – видимо, как раз потому, что меня все-таки имел – и Валиного. Но тут, возможно, он сделал отступление от реальности только для того, чтобы мы с подругой носили одинаковые имена, как было на самом деле.
Я уже поняла, что к классу «А» он отнес тех женщин, с которыми хоть раз в жизни занимался сексом. Но ни со второй «Юлей» – то есть с грудастой Валей – ни с Галей, ни с нашей старостой Светкой он не только не занимался сексом, но и вообще не проявлял к ним никаких признаков мужского внимания. А Татьяну он просто щупал, я однажды подсмотрела это в передней нашей съемной квартиры, куда та регулярно приходила по вечерам выпить водки и спеть несколько песен: у нее были такие груди-мячики, что только дурак мог отказаться от проверки их на упругость – это я знала абсолютно точно, обсудив все с нею уже на той сессии, когда Виктора Васильевича с нами больше не было. Значит, старосту Наташу он тоже не имел всерьез, а только щупал в разных местах. Причем не раздевая, в отличие от своей бывшей студентки: у математика классы наверняка строились по убыванию степени…
Поняв это, я невольно улыбнулась. Как ни странно, увидев упоминание еще о каких-то женщинах из нашей академии, «прошедших через него», я ощутила запоздавший на двадцать лет укол ревности. Ведь все-таки эта хамоватая Наташа существовала в его жизни параллельно со мной…
«Незадолго до экзамена староста Света после лекции решительно отвела меня в сторону. Узнав таксу, она осталась довольна, но прежде чем я отошел, сделала мне предложение. Догадавшись, что я плохо питаюсь (в столовой, находящейся рядом с академией, кормили перемолотым и плохо прожаренным дерьмом, и на самом деле я питался в основном водкой), она предложила по вечерам заходить к ним ужинать, поскольку у них были кое-какие припасы. Разумеется. я согласился и, не дожидаясь даже намека на вопрос, ответил, что компания, в которой я буду ужинать, получит свои отметки просто так.
И я стал регулярно ходить ужинать к хлебницам. Понимая, что не имею права объедать девчонок, дав каждой сэкономить всего по 100 рублей, я стал приносить спиртное. И так наша маленькая компания устоялась.»
Я вспомнила, как все бывало. Виктор Васильевич в самом деле уже в самую первую сессию стал душой нашей девчоночьей компании. Высокого роста, хоть и слегка сутулый и вовсе не спортивный на вид, он всегда носил белую рубашку с галстуком, был коротко стрижен и гладко выбрит. Из разговоров мы узнали, что помимо математического университета он имеет второе образование – какой-то институт литературы в Москве. Что он лет десять служил внештатным корреспондентом при вечерней газете его города, областного центра. Что не помешало ему, уже вернувшемуся из Ленинграда кандидатом математических наук, еще и заработать ученое звание «доцента». Виктор Васильевич был очень интересным человеком, я таких и не встречала в доинститутской жизни. Он мог говорить на любую тему, а по вечерам в нашей комнате за столом пел. Причем, что самое любопытное, в разговоре он слегка картавил, объясняя это своим «полудворянским» происхождением – а пел чисто и ясно. Голос его был так звучен и приятен, что порой он вставал из-за стола, выпивал рюмку водки и, раскинув руки, как Шаляпин, пел что-нибудь такое, от чего у меня бегали мурашки по позвоночнику…
Истинный бог, стоило приехать учиться в эту гадкую Московскую академию лишь для того, чтобы встретить на своем жизненном пути такого замечательного во всех отношениях человека. Пусть эти встречи и ограничились у нас двумя моими сессиями…
«Юле было лет 25, она уже имела мужа и ребенка. Роста она была среднего, достаточно стройная. У нее были ярко-зеленые очень злые глаза, весьма характерные для татарок нашего региона, практически отсутствующие мешочки грудей (что всегда наблюдается у 20-30 летних только что откормивших женщин, когда молочная железа ужа изуродована кормлением, система связок Купера уже разрушена, а жировое окружение, которое по сути и составляет объем молочной железы, еще не наросло). Единственно потрясающим элементом ее тела были ноги.
Причем, как ни смешно, ноги Юли я впервые оценил не в натуре, а… на фотографии. Кончался ХХ век, о цифровых фотоаппаратах еще никто и не мечтал, но все женщины любили фотографироваться. И эти не были исключением.
Каждая привезла альбом, где можно было увидеть их самих, сопливых детей, дебилообразных мужей, всяческих родственников и подруг – неплохих, видимо, людей, но с лицами, тронутыми печатью вырождения и идиотии, что всегда бывает в периферийных городах
И вот когда в первый мой визит – мы тогда еще сидели на кухне, а потом стали накрывать большой стол в комнате, где можно было разложить все, поставить несколько бутылок и, удобно сидя на диванах и кушетках, петь песни до глубокой ночи, благо хозяйка была глухой… – когда в первый мой визит я из вежливости, из чистой вежливости взял пролистать альбом Юли и увидел ее ноги в черных колготках, то понял, что пропал.
Пропал насмерть и необратимо.