Тот самый снег
Шрифт:
Мой друг Николай М., бывший в университете проректором по заочному и дистанционному образованию, сразу предложил поехать мне, потому что там, во-первых, платили официально, а во-вторых – естественно, он не сказал прямо, но тонко намекнул – с большого потока математики можно привезти дополнительно очень неплохие деньги.
Я, разумеется, согласился. Деньги всегда были мне нужны.
И привозил я их немалые, каждый раз по 20-30 тысяч (прикиньте валидность такой суммы в конце девяностых !). Но эти командировочные деньги не принесли мне счастья. Не помню, куда ушла одна сумма. На вторую мы купили жене модную в те годы шубу из нутрии, которую она не смогла носить, поскольку без подклада в ней было холодной, а с подкладом она весила больше, чем Царь-колокол в Кремле. А на третью сумму – добавив репетиторством – я купил самую несчастливую из своих машин. Которая сначала сломалась, а потом была арестована таможней.
Ну ладно, об этом разговор пойдет позже.»
Прочитав несколько абзацев, я сразу испытала интерес к автору, которого знала… видимо, не со всех сторон.
Меня поразила эта непонятная классификация «А11», стоящая рядом с очевидно моим именем, я ведь сразу вспомнила, что Валя сказала, что нас Никулин назвал Юлями.
Я взглянула на аккуратную сноску, стоящую в нижней части нужной страницы:
О классификации женщин, прошедших через меня, можно прочитать в ХХХ мемуаре «Женщины в моей жизни» (Web: https:/yadi.sk/d/yD-gFr3HqP3 ).
– и как-то сразу поняла, что автор решил вспомнить всех своих женщин – несмотря на то, что с явной теплотой упоминает и о законной жене.
И кроме того, я мгновенно ощутила полное погружение в прошлое: так ясно и четко, хотя и в несколько предложений, был описан этот наш институт, Московская заочная «академия» – единственное учебное заведение региона, где можно было получить относительно приличный диплом за относительно небольшие деньги… И сам ее ректор – бывший директор тамошнего молочноконсервного завода – был действительно неприлично толстым. Я не знала, кто такой Генрих Геринг, я даже не помнила фамилию ректора: то ли Манцев, то ли Нанцев – но сравнение, которое для Виктора Васильевича, судя по всему, было само собой разумеющимся, мне понравилось своей абстрактностью. Как абстрактным, но все равно каким-то приятным было и упоминание абсолютно не понятной мне аббревиатуры «ФАБ-5000».
Отвлекшись ненадолго, я тихо – чтобы не услышал кто-нибудь в коридоре – заварила себе еще порцию кофе. И, устроившись опять поудобнее, рванулась в глубину воспоминаний.
«Прежде всего, я очень любил командировки.
Этим я существенно отличался от обычного мужчины, живущего в нормальной семье с нормальной, то есть обычной женой, которая его кормит и обстирывает – для такого командировка есть мУка, поскольку обо всем приходится заботиться самому. Я же со второй своей женой жил как военный человек в казарме при военном положении – то есть полностью на собственном обеспечении. Для меня уехать хоть на Северный полюс, лишь бы на время сбросить с себя вериги домашнего хозяйства: не рыскать по магазинам за продуктами, не готовить, не мыть посуду, не заботиться о том, чтобы в шкафу всегда имелось чистое белье и даже не убираться в квартире! – было равнозначно тому, чтобы оказаться в раю. Поэтому в отличие от большинства своих коллег других специальностей, старавшихся приехать ненадолго и поскорее вернутся домой, я всегда пытался взять все возможные часы по математике и жить там хоть целый месяц в ужасном, медленно разваливающемся общежитии какой-то автобазы, последний этаж которого арендовала академия.
И меня не напрягал чудовищный график работы. Я уже не помню, что бывало по субботам и воскресеньям: кажется, в каждую сессию выпадало 1-2 свободных дня. Но типичной являлась ситуация, когда мои занятия начинались в 8 (или в 9, уже не помню) утра и с часовым перерывом между сменами продолжались до 10 вечера. Впрочем, вечерние занятия никого не напрягали. Стоило просто следить, когда уедет начальство. И тогда можно было сворачиваться, распускать студентов по домам, а самому возвращаться в общежитие и пить водку.
Честно говоря, как я ни вспоминал, не смог точно вспомнить, в каком году я поехал в этот город в первый раз: в 1998 или 1999. А разница существенна. Поскольку в 1998 у меня еще имелась машина, та самая старая «Ауди-100», которая принесла мне немало маленьких радостей – в которой я так счастливо грёб Зою (А6) и от души тискал белые груди Ирины (С3). В 1999 я уже собирался продать эту машину, да и вообще последний год ХХ века принес мне слишком много несчастий. Где-то в кладовке лежат несколько фотографий с тех сессий, подписанные датами, но чтобы найти их, нужно перерыть кучу хлама, а потом еще вспомнить, на какой именно сессии все было снято. Но я точно помню, как перед первым отъездом советовался с кем-то, ехать ли мне в командировку на машине, или воспользоваться автобусом. Умные люди сказали, что на машине ехать категорически нельзя: половину так или иначе заработанных денег я потрачу на бензин и стоянку, а вторая половина уйдет на штрафы, поскольку в том городе необыкновенно злые менты.
Итак, я полагаю, что следует исходить из того, что первая поездка состоялась в 1998 году. Где-то во второй половине мая.
Когда я еще был абсолютно счастлив. Да, в моей глубоко несчастливой жизни случались короткие моменты такого бездумного счастья. Когда рейсовый автобус въехал на центральную улицу города (как потом оказалось, там их имелось две, перпендикулярных), по одной стороне стояли современные дома, у стен которых пробивались первые листочки новой зелени, а по другой тянулись частные постройки, за заборами которых бушевали неистовым цветом яблони, я почувствовал такое счастье, что готов был взлететь выше автобуса.
Я вырвался из своего осто****евшего города, мне предстояли почти 4 недели свободы, в течение которых – если верить рассказам опытных людей – я мог сладко выгребать здесь по обоюдному согласию если не всех, то хотя бы половину заочниц.
Душа моя парила в эмпиреях сладостных предчувствий.
Ах, если бы хоть что-то из того, о чем я мечтал, сбылось…
Но вернемся к истории Юли.»
Хотя я никогда не интересовалась литературой, стиль Никулина меня сразу окутал своей неприторной изысканностью и каким-то почти фотографическим описанием реальности. Именно реальности; мне казалось. что я слышу голос этого человека. И ощущаю неустойчивое состояние его души, которое то вынуждало его шифровать звездочками относительно неприличные слова, то без всякого стеснения употреблять явный мат…
Но всего больше поразило меня то, что он, похоже, весь этот мемуар в самом деле посвятил описанию наших с ним отношений… Что, впрочем, было ясным уже из заглавия; видимо, он писал, или собирался написать такие воспоминания о всех без исключения своих женщинах, которых с истинно математической скрупулезностью классифицировал буквами и цифрами. Цифра, очевидно, обозначала порядок; из нее я поняла, что эта самая «Юля (А11)» – то есть я – была его одиннадцатой по счету женщиной. А вот что означали буквы? Этого я понять не могла; определенно мне стоило напрячь Валиного сына и попросить его скачать еще и упомянутый в сноске ХХХ мемуар о женщинах в его жизни…
«Итак, я ездил в этот город на сессии 3 раза: два раза весной и один раз осенью.
Такие командировки требовали очень муторной перестановки занятий в университете, но они того стоили. И, наверное, съездил бы еще несколько раз, если бы в последний приезд совершенно глупо не погорел: по одной из специальностей набралась непланируемо огромная группа, человек на 60. Читал я лекции всему потоку, но на экзамен группу разделили пополам между мною и какой-то местной немытой дурой из местного из техникума. Мне, идиоту, следовало подождать, пока будут выданы ведомости, но студенты надавили на меня, показав общий список, линейкой поделив его пополам и убедив, что до определенной буквы (кажется, «К») они будут сдавать мне, а после – какой-то пришлой суке. Я говорю «суке», поскольку только полная сука – в тот же приезд выгребал бы ее до смерти кактусом, и до сих пор желаю от души зла и болезней и этой ****и и ее детям и родителям, если они живы – могла увидеть, что студентка из ее списка уже имеет результат, проставленный мною. Благодаря массовости студентов, такса за экзамен была минимальной и просто смехотворной: 100 рублей, и несмотря на это, я привозил с каждой сессии тысяч по 20. Не думаю, что эта местная оторва была чиста, как моча невинной девы. Но она подняла вопрос, который вроде бы разрешился без шума: я зачеркнул своей рукой отметку в зачетке и вернул студентке 100 рублей.