Тот самый
Шрифт:
Молодец, — подумал я на бегу.
Множество атак захлебнулось именно по этой причине: все сломя голову бежали вперёд, и никто не оглядывался назад. А зря. Там, за спиной, могут скрываться неприятные сюрпризы.
Чемодан шефа громыхал и подскакивал на шпалах. Когда он задевал рельсу колесом, летели искры.
— Стойте! — нас догнал Котов. — Сергеич, ты что, не понимаешь, что это ловушка?
— Засунь своё понимание сам знаешь куда, — не сбавляя хода, доброжелательно
— Ну подумай сам: как здесь могли оказаться твои девчонки?
Значит, не мне одному показалось, что голос знакомый…
— Это моя вина, — не слушая майора, Алекс смотрел только вперёд. — Не доглядел, не уберёг…
— Поп, хоть ты ему скажи, — воззвал майор к отцу Прохору.
— Нет, это ТЫ мне скажи, — Алекс, бросив чемодан, схватил Котова за грудки, и стало видно, что он на целую голову ниже. — Чувство вины, которое терзает тебя целую вечность… Ты к этому готов? А я нет, — он вновь ринулся вперёд.
— Я тоже виноват, — сказал я.
— Это как-то должно помочь?
— Не знаю…
— Тогда заткнись.
Из туннеля донёсся низкий утробный рык. Он был густой, как мазут, и такой же вонючий. Лучше объяснить не могу: вонь была ментальная. Казалось, что по мозговым извилинам ползают муравьи. Хотелось сорвать крышку черепа и ногтями расчёсывать извилины, до крови, до серых ошмётков…
Споткнувшись, я упал на руки и колени. Рядом рухнул Алекс. По лицу шефа, оставляя дорожки на пыльных щеках, бежали слёзы. Он мычал нечленораздельно, на грани истерики, но по интонации чувствовалось, что это что-то ругательное.
Рык раздался вновь, муравьи под черепом забегали с новой силой. Схватившись за голову, я принялся рвать волосы. Не думая, не отдавая себе отчёта, я просто хотел прекратить это изнасилование.
Рядом, почти над ухом, раздался выстрел. Другой, третий… Краем глаза я заметил вставшего на одно колено Котова, с пистолетом в руках. Он целился во что-то для меня невидимое, и раз за разом жал на спусковой крючок.
Рычание стихло.
Секунду или две казалось, что всё кончилось. Я пытался проглотить сердце, которое почему-то застряло в горле…
И тут вонь вернулась. Она навалилась вдесятеро, в сотню раз сильнее. Я открыл рот и заорал. Голоса не было. А может, я просто не мог услышать сам себя…
Сквозь слёзы, сквозь зажмуренные глаза, я увидел белую фигуру. Она вышла откуда-то из-за спины, прямая и высокая — голова почти упиралась в потолок туннеля. В руке — светящийся посох с ослепительной звездой в навершье.
Смутно я понимал, что это Гиллель. Но в тот момент он представлялся древним пророком, по мановению руки которого расступаются воды и начинается огненный дождь.
Гиллель выкрикнул какое-то слово, и ментальная вонь отступила. Осталась неприятная дрожь, как бывает при сильном холоде.
— Ну чисто Гендальф, — Котов поднялся на ноги. Прятать пистолет он не спешил.
Гиллель уже стал обычного роста, и более не светился.
— Сефира Пачад? — к нему подошел отец Прохор. — Ну-ну… На мелочи, значит, не размениваемся?
— Некогда было выбирать, — смущенно ответил сторож.
— Однако, — Алекс оказался рядом. Лицо его уже было сухое, в зубах — сигара, в руке — револьвер. — Это было что-то новенькое.
— Ага, — хмыкнул отец Прохор. — Со старыми дырками. Помнишь, как в тридцать восьмом?.. — Алекс передернул плечами, словно стряхивая пауков.
Чудо-отрок пошел вперёд, водя вокруг себя кончиками пальцев так, словно брёл по пояс в воде.
— А вот и чудовище, — остановившись, он потрогал что-то носком ботинка.
Я тут же подумал о следах громадной крысы, которые отпечатались в пыли. Но увиденное превышало всякое воображение…
Поначалу в глаза бросались лишь отдельные фрагменты. Ноги, обутые как в мужские ботинки, так и в женские туфли. Смутно белеющие лица. Туловище — такое толстое, что хватило бы на несколько человек… И вот когда я так подумал, всё встало на место. Точнее, перевернулось с ног на голову.
Отец Прохор сказал: — чудовище. Я бы сказал, что чудовищем, монстром, был тот, кто это сотворил.
Человеческие тела были склеены, сплавлены между собой. Руки, ноги, головы — торчат из единого, непомерно раздутого тела. Обрывки костюмов, рубашек, платьев и кофт свисают неопрятными лохмотьями.
— Ох, грехи мои тяжкие, — пробормотал Котов. Я не заметил, как он оказался рядом — всё внимание поглотил этот… это насилие на человеком.
— Вот урод, — добавил Алекс. — Совсем берегов не видит.
— Это точно тот, на кого мы думаем? — спросил Котов. — Это Лавей?
— Приёмчики новые, — хмыкнул отец Прохор. — Вуду-шмуду, эксперименты с биомассой… Но это он, сердешный.
— Вы его что, жалеете? — удивился я.
— Он обречён, — вместо святого отца ответил Гиллель. — За такое его ждут не только вечные муки, а кое-что похуже.
— Что может быть хуже вечных мук? — спросил майор. — Не то, чтобы мне было интересно, но всё же…
— Дезинтеграция, — сказал отец Прохор. — Никакого искупления, никакого воплощения в низшие сущности — муравья там, или амёбу… Его ждёт полное стирание.
— Это значит, что его никогда не простят, — тихо сказал Алекс.
— Насилие над промыслом Божиим — тягчайшая из зол, — пожал плечами отец Прохор. — Такой участи удостаивался не так уж и много кто…
— Саша, давай огнемёт, — я не сразу понял, что святой отец обращается к шефу.
— Не слишком ли?.. — спросил тот.
— Хоронить негде. А упокоить надо, — строго ответил чудо-отрок.
Алекс, пожав плечами, снял со спины баллон.
Я представил удушающий чёрный дым, который заполнит узкую трубу подземелья, нестерпимый жар, вонь горящей плоти…