Тот самый

Зимин Дмитрий

Мне вдруг сделалось плохо. Словно это меня сейчас добивали там, среди лужиц горячего воска и огоньков мятущегося пламени.

Накатила смертельная, удушающая тоска — до визга, до скрежета зубовного. В голове билась одна мысль: а ведь умирать-то не хочется.

Я упал на колени — всё тело терзала такая боль, что хотелось завыть.

Укусив себя за мякоть ладони, я зажмурился что есть сил. Потому что больше всего мне хотелось броситься на помощь хозяину…

На спину легла холодная рука.

— Поднимайся, —

Гиллель помог мне встать. — Всё уже кончено.

Лавей лежал в обрамлении горящих свечей. Рядом, бессильно повесив руки, стоял Алекс.

Долгую минуту он смотрел на колдуна, а затем повернулся к нам и улыбнулся. Выглядел шеф устало, но в глазах его вновь был тот живой огонь, который отличал его от остальных людей.

— Ну, вот и… — начал говорить он.

— Осторожно! — ах, если б я в тот момент выбрал другое слово. — «Падай», «Беги» — всё было бы лучше этого дурацкого, облического «осторожно».

Алекс лишь успел перевести на меня взгляд, когда раздался выстрел. На белой рубашке, прямо посередине, проступило тёмное пятно, и он упал. Сначала на колени, а затем, откинув руку, словно хотел сдержать падение, на спину.

Я видел, как его глаза мёртво и пусто уставились в потолок.

Время застыло.

Никто не шевелился. Как в детской игре. Замри — отомри…

Я так и не понял, ни тогда, ни потом: была это реальная остановка времени, или оно замедлилось только для меня, давая возможность охватить взором малейшие детали…

Раздался ещё один выстрел, и время потекло, как обычно.

В помутнении разума, в горячечном безумии бреда, я бросился к Алексу, еще загодя боясь увидеть на рубашке второе пятно… Но его не было.

Зато в руке Алекса, в той, что как бы пряталась за телом, был зажат пистолет. Небольшой браунинг, он как раз помещался в карман брюк.

— Алекс… — приподняв его голову, я положил её себе на колени. Я знал, что раненых трогать нельзя, что лучше подождать прихода медиков, но в данном конкретном случае… В общем, это было уже не важно.

Да и откуда в подземелье взяться медикам?

— Алекс…

Он открыл глаза, а потом, совершенно неожиданно, подмигнул.

— У каждого хорошего шулера обязательно есть туз в рукаве, — сказал он совершенно отчётливо.

И сразу глаза его подёрнулись мутной плёнкой, губы посинели, а на подбородке и щеках, словно только этого и ждала, проступила щетина.

Отец Прохор и Гиллель уже стояли над Лавеем. Сделав над собой усилие, я переложил голову шефа на свою куртку — почему-то не хотелось, чтобы его волосы пачкались в пыли — и тоже подошел к колдуну.

Во лбу Лавея, как пресловутый третий глаз, чернело совсем небольшое отверстие. Крови не было — он лежал вверх лицом, и вся кровь скопилась под головой. И было её много, очень много. Фактически, затылка у него не было. Лишь кровавая каша, с желтоватыми, влажными и всё ещё подрагивающими кусочками.

После такого точно не живут, — подумал я. — Не знаю, что там бывало раньше, но сейчас он окончательно мёртв. Мёртв, как гвоздь — пришло на ум сравнение Алекса. Да. Как гвоздь. Холодный ржавый и бесполезный.

— Хафиз, сходи за чемоданчиком шефа, — попросил я, когда все, по очереди, насмотрелись на мёртвого колдуна.

На Алекса старались не смотреть. Никто не спешил закрыть ему глаза, никто не думал накрыть с головой какой-нибудь подходящей тряпицей… Шеф словно бы прилёг отдохнуть, устав после трудов праведных.

Я чувствовал, что это правильно: оплакать его мы ещё успеем. Сейчас главное — дело.

— Нахрена тебе взрывчатка? — спросил Котов, когда Хафизулла подошел с чемоданом. Колёсики чертили в пыли две прерывающиеся дорожки.

Как пульс, — подумал я, глядя на этот призрачный пунктир. — Вот он есть… А вот его нет.

— Нужно прикрутить чемодан к мёртвому колдуну и взорвать того к чертям, — сказал я, почти дословно повторяя Алекса. — Шеф сказал, что после той дуэли на Дунае больше не доверяет огнестрельному оружию. Во всяком случае, по отношению к Лавею.

— Добре, — кивнул майор. — Я и сам этой суке ни на вот столько не верю, — он показал самый кончик желтого крепкого ногтя на большом пальце.

В чемодане было всё, что нужно: десяток динамитных шашек, пяток гранат, несколько метров бикфордова шнура, и даже зажигалка «зиппо», которая, согласно рекламе, никогда не ломается.

Я обложил тело колдуна шашками, а Котов художественно опутал его по рукам и ногам бикфордовым шнуром. Во избежание, как он выразился.

Сверху, аккуратной горкой, он уложил пояса шахида, снятые с девчонок. В последнюю очередь майор смастерил из того же шнура запал.

Говорить не хотелось. В голове, в груди, поселилась серая муторная тоска. Вот интересная зверушка — человек. Только что потерял близкого друга. Казалось бы — нужно горевать. Вспоминать его, ни о чём больше не думать. Но мысли… «Мои мысли — мои скакуны», — как пел некогда популярный певец. Они несутся, они скачут, и не желают оглядываться назад.

Что будет со мной? Не думаю, что со смертью колдуна, я как по волшебству вернулся в нормальное, человеческое, состояние.

Какой-то частью разума я чувствовал: вот она, пуля. Я ощущал, как её горячая головка соприкасается с моей кожей, как трескается под напором лобная кость, как не выдержав давления вскипают мозги и череп взрывается, разбрызгивая содержимое по полу…

И как только после этого медленно, как одинокий светодиод, тухнет сознание.

Я умирал. Умирал вместе с Лавеем, и в то же время я был жив. И я цеплялся за эту жизнь, как кот, повисший над пропастью на жалких остатках занавески… Цеплялся за мелкие бытовые детали, за сиюминутные мысли, которые помогали забыть главное: я лежу на полу, у меня нет затылка, а тело медленно деревенеет.