Товарищ пехота

Василевский Виталий Сергеевич

Ночь мчалась над ним, унося за собою осенние звезды, горечь полыни, влажный морской запах, любовь Романцова, его горе…

Хотя Романцов еще не был в наступательном бою, он привык, что его товарищи время от времени погибают. Это было неизбежно. Тут ничего не поделаешь. Но смерть Нины была несправедливой.

Эта мысль ужаснула Романцова. Он со свистом втянул в себя студеный воздух.

— Несправедливо! — повторил он…

Крыса с разбегу ударилась о его сапог, пискнула и шмыгнула в нору. Романцов не пошевелился.

Нести караульную

службу в боевом охранении было и опасно и скучно.

Как бы надежно ни маскировали бойцы по ночам окна и двери землянок, как бы густо ни заросли полынью и лебедой брустверы и даже стенки траншей, враги примерно знали, где расположено боевое охранение.

На вражеские пули бойцы не обращали внимания: траншеи были глубокие. Но немецкие мины кромсали и корежили дзоты, автоматные гнезда, окопы, ходы сообщения.

Сидя вечером в землянке, солдаты отчаянно ругались, когда от прямого попадания мины в крышу затухала коптилка и с потолка сыпался песок. И все же крыша в четыре наката выдерживала удар…

А скучно было оттого, что старшина обычно приносил холодные щи и кашу, что спать приходилось урывками, не снимая ботинок, что газету доставляли ночью и весь день бойцы не знали свежей сводки Совинформбюро, что не было приятных для каждого фронтовика хозяйственных работ — заготовки дров и чистки картофеля на батальонной кухне.

На восьмой день их вахты в боевом охранении старшина Шевардин вовсе не принес обеда. Телефонный кабель был перебит осколком фашистского снаряда. Голодные бойцы ругали старшину крепкими словами. Голод от этого, конечно, не исчезал.

Романцов, упрямо молчавший весь вечер, вызвался сходить в роту за обедом.

Ему предстояло пробежать около шестисот метров по простреливаемому полю. Это было легко, когда немцы не вели огня. Романцов, как и всякий смелый человек, был искренне убежден, что он не погибнет на войне. Он говорил бойцам, что храбрец умирает один раз в жизни, а трус — тысячу раз…

Едва он вылез из траншеи и пробежал несколько шагов, взрывная волна от упавшей рядом мины швырнула его на землю. Сидя в землянке, он и не предполагал, что огонь противника так силен.

Лежать под минометным обстрелом безрассудно… Романцов подождал, когда исчезнут пляшущие перед глазами красные и зеленые пятна, вскочил и помчался дальше.

Сейчас он бежал быстро, как еще ни разу не бегал в жизни. Ему надо было скорей миновать поле и укрыться в передней траншее. Он бежал в темноте, как бы разрывая грудью светящуюся паутину трассирующих пуль.

Услышав стоны старшины Шевардина, он камнем рухнул на траву; пряжка ремня больно впилась в живот.

— Поранили… — простонал Шевардин, хотя и без его слов было понятно, что он ранен. — Сережа, возьми термосы, отнеси… За мной потом придешь…

— Черта с два! — сказал Романцов. — Не подохнут без обеда! Тебя куда ранило?

— В ногу, Сережа… И пуля разрывная!

Романцов присвистнул.

— А тебе, балбесу, сколько раз говорили: «Один не ходи, не

ходи»! — возмутился он. — Как я донесу? В тебе только жира шесть пудов!

Он взвалил на плечи охающего от боли старшину; чувствуя, что кости от тяжести захрустели, поднялся.

Теперь он шел мелкими, упругими шажками, пошатываясь и сжав зубы. Взвизгивания пуль он не слышал. Это произошло не потому, что немцы прекратили шальную стрельбу из фланкирующих пулеметов. Нет, Романцов просто не думал о пулях.

Через два часа он, отправив старшину Шевардина в санчасть, вернулся в боевое охранение, принес термосы с обедом и пачку свежих газет.

— Пришел? — спросил лейтенант Сурков.

— Пришел, — спокойно ответил Романцов.

— А кабель ты срастил?

— На обратном пути…

— Неужели старшине отрежут ногу?

— Пока неизвестно, — пожал плечами Романцов. — Кость разворотило, это точно!

Глава четвертая

Высота № 14

Все произошло не так, как предполагал Романцов.

В январе 1943 года, как он прочитал в газете, войска Ленинградского и Волховского фронтов сокрушительным ударом прорвали под Шлиссельбургом и Марьином вражескую блокаду.

Из Васильсурска пришло радостное письмо: отец, мама и сестра поздравляли Романцова с победой.

А Романцов не участвовал в этой победоносной битве. Его дивизия по-прежнему стояла на приморском плацдарме, под Ораниенбаумом, и он по-прежнему ходил в снайперские засады и истреблял фашистов; добросовестно учил молодых бойцов стрелковому делу, дружил с Курослеповым, изредка читал книги. Его наградили медалью «За отвагу». Он истребил в сорок втором году сто семнадцать фашистов. В октябре он ездил на фронтовой слет снайперов.

Но где же то, к чему он так настойчиво готовил себя, о чем мечтал, к чему стремился?

Великие Январские бои бушевали так далеко от Романцова, что он не слышал грома артиллерийской стрельбы. Даже тень славы героев прорыва блокады не коснулась его лица. Он перечитывал поздравительное письмо родных, и ему было стыдно, хотя он и знал, что ни в чем не виноват.

И неожиданно все переменилось!

В конце января батальон, в котором служил Романцов, перебросили из Ораниенбаума к Шлиссельбургу, в район наступательных боев.

Командир дивизии объявил бойцам, что это сделано для того, чтобы попеременно все части и подразделения Ленинградского фронта приняли участие в наступательных боях. Вражеская блокада была прорвана лишь на узком участке. Немцы были еще в Стрельне и в Красном Бору; с Вороньей горы вражеские наблюдатели в бинокли и стереотрубы видели весь Ленинград. Войска фронта исподволь накапливали силы, приобретали опыт наступательных боев, готовились к новым, решающим сражениям.

Вот почему и ушел батальон из Ораниенбаума, сдав свой рубеж другому, уже побывавшему в боях подразделению.