Товарищи китайские бойцы
Шрифт:
— Мы не представляли себе, что среди этих людей так сильны революционные настроения, — говорил Буачидзе. — Наплыв огромный.
— Объясни мне, товарищ Ной, зачем нужны нам национальные части? — спросил Третьяков. — Ведь армия-то наша интернациональная?
— Да, конечно, но дело в том, что царское правительство не доверяло многим народностям России, боялось давать им оружие в руки. Мы же, большевики, опираемся на народные массы, для нас каждый трудящийся, к какой бы национальности он ни принадлежал, — союзник, друг, опора. И понятно, что когда
Это — соображение общего порядка. Другое же — частное, но тоже немаловажное. Тебе вот, командир, жаль отпустить своих китайских бойцов, они, дескать, хорошо воюют. Согласен. Однако в отдельном китайском батальоне они будут воевать еще лучше. Теперь твои приказы им надо переводить, многое до них не доходит, воспитательную работу вести не легко. В китайском же отряде все эти трудности отпадут. На родном языке и приказ командира, и слово агитатора зазвучат совсем иначе, чем в переводе. Придется тебе поэтому, товарищ Третьяков, подчиниться нашему распоряжению. Ничего не поделаешь…
Третьяков видел: расстаться с полюбившимися ему китайскими бойцами действительно придется, но на всякий случай выдвинул последнее оставшееся в запасе возражение.
— Для китайского отряда нужен китаец командир, — сказал он, — а его нет. Ти Ши-шан, взводный мой, на своем месте хорош, но на большее не потянет.
— Командир на примете у нас есть, — улыбнулся Буачидзе. — Очень дельный человек. Фамилия его — Пау Ти-сан.
Так в кабинете председателя Совнаркома Третьяков впервые услышал имя Пау Ти-сана. Потом он слышал о нем часто.
* * *
Правительство Терской Советской республики осуществило задуманное: во Владикавказе был создан отдельный китайский батальон.
Добровольцы, примкнувшие к отряду Третьякова, в новое подразделение вошли не сразу. И не потому, что. командир харьковского отряда продолжал упорствовать. Изменившаяся обстановка заставила самого председателя Совнаркома задержать выполнение подписанного им распоряжения.
Во Владикавказ пришло тревожное сообщение из Кисловодска: полковник Шкуро поднял восстание. Его банда напала на курорт, устроила в госпиталях, где лежали раненые красноармейцы, резню, бесчинствует над мирным населением.
Харьковчан тут же направили на кисловодский фронт.
И Григорию Третьякову, и его бойцам полковник Шкуро был известен не только понаслышке. Недели за две до событий в Кисловодске они несли охрану стоявшего во Владикавказе вагона, где находился под арестом этот махровый белогвардеец. Правда, охранять вагон пришлось недолго. Шкуро написал покаянное письмо, поклялся никогда больше не выступать против Советской власти. Терское правительство сочло возможным отпустить его под честное офицерское слово.
— В тот день, когда пришел приказ об освобождении Шкуро, — продолжал Третьяков, — начальником караульной службы был Ти Ши-шан. Мне запомнился урок политграмоты, который он дал белогвардейцу, после того как снял часовых.
— Уходи,
Шкуро даже затрясся от злости:
— Кому это — «нам», господин китаец? С каких пор русские дела стали китайскими?
— Революция для всех революция, — спокойно ответил Ти Ши-шан.
Тут полковник совсем рассвирепел.
— Вот и делайте ее на Янцзы, а на Терек не лезьте!
Но Ти Ши-шан за словом в карман не лез:
— На Тереке — народ и на Янцзы — народ. На Тереке народ сделал революцию и на Янцзы тоже сделает.
Разговор между белогвардейским полковником и китайским бойцом на этом тогда оборвался. Свое продолжение он имел под Кабан-горой и в районе Нарзанной галереи, где между харьковским отрядом и бандой Шкуро развернулся бой.
Кисловодск находился в руках белоказаков. Только в Нарзанной галерее стойко держалась группа советских работников во главе с председателем горсовета Дмитрием Ильичей Тюленевым.
Жестокий бой под Кабан-горой решил судьбу города. Разгромленные белоказаки начали в беспорядке отступать. Стрельба, доносившаяся из парка, замолкла. Третьяков со своими бойцами устремился к Нарзанной галерее. Впереди всех шел взвод китайцев. Они знали об осаде курортного здания и беспокоились о судьбе осажденных.
Из галереи навстречу им выбежала группа изможденных людей с ввалившимися глазами. Тюленев обнял оказавшегося рядом с ним Ти Ши-шана.
— Спасибо, друже, — говорил председатель горсовета. — Вот кончится война, разобьем белых, приезжай отдыхать на наш курорт. И нс один, а со всей семьей.
— Я — холостой, у меня жены нет, — смущенно ответил командир взвода.
Привели группу пленных казаков. Ти Ши-шан искал среди них знакомого полковника, но его не было.
— А где Шкуро?
— Сбежал, — ответил молодой казак. А наш боец в тон ему сострил:
— От Шкуро одна шкурка осталась.
Китайцы, вероятно, не поняли шутки, но дружно смеялись вместе со всеми. Первая победа веселила их.
7. Московская листовка
— О чем вы говорили им? — поинтересовались мы.
— Я их поздравил с тем, — ответил Григорий Васильевич, — что во Владикавказе, по примеру Москвы, создан отдельный китайский батальон, и пожелал, чтобы они высоко держали его знамя.
Мы не поняли, о каком китайском батальоне в Москве идет речь, и Третьяков пояснил:
— О нем в московской листовке говорилось. Мне ее Буачидзе показывал в тот раз, когда я был у него. Листовка призывала московских китайцев вступать в свой батальон.