Товарищи в борьбе
Шрифт:
Глава пятая.
Здравствуй, земля предков!
Люблинский аэродром...
Едва я спустился с трапа, как ко мне подошел польский офицер в мундире зеленою цвета, на мягких погонах - две звездочки.
– Вы будете генерал Поплавский? - спросил он на чистом русском языке и жестом пригласил в ожидавшую нас машину.
Оказалось, что его направил встретить меня сам Главком Войска Польского генерал брони{10} Роля-Жимерский.
Люблин, освобожденный Красной Армией всего лишь несколько недель назад, стал временной столицей Польши. Здесь разместились Крайова Рада Народова и Польский комитет Национального Освобождения. На улицах города было оживленно. Сновали автомобили самых различных марок, большей частью густо запыленные, видимо, прибывшие с фронта. По тротуарам ходили люди в военной форме. Куда-то спешили горожане, худые, изнуренные, плохо одетые.
– Чей это замок? - спросил я провожатого, указывая на причудливые башенки, видневшиеся из-за высокой каменной стены.
– Замок Любельский, - ответил поручник и, помолчав, сообщил: Гитлеровцы содержали в нем в заточении более ста заложников: ученых, врачей, адвокатов, общественных деятелей. Перед тем как покинуть город, они расстреляли всех до единого. Среди казненных многие были коммунистами или сочувствовали им...
Я оглянулся еще раз. Замок возвышался над городом как скорбный памятник жертвам еще одного злодейства, совершенного фашистами.
Люблин утопал в зелени. Сквозь пышную листву вековых лип и каштанов, выстроившихся по обеим сторонам улиц, едва проглядывали двух - и трехэтажные дома старинной архитектуры с лепными украшениями и островерхими крышами. Обычно тихий и безлюдный, типично провинциальный город Люблин жил в эти дни кипучей, суетливой и многоголосой жизнью.
Улица, на которую въехал наш автомобиль, хотя и называлась, судя по сохранившимся таблицам, Тихой, в действительности оказалась весьма оживленной. Особенно людно было в той ее части, где располагались здания Комитета Национального Освобождения и Главнокомандующего Войском Польским.
По широкой лестнице мы поднялись на второй этаж красивого серого особняка Главкома. Дежурный адъютант обратился ко мне по-русски. Услышав в ответ польскую речь, он, как и поручник на аэродроме, не удержался от улыбки.
Роля-Жимерский, коренастый моложавый генерал брони, принял меня тотчас же. Указав место на диване, он сел рядом и начал расспрашивать, где и в каких должностях я воевал раньше и за какие заслуги получил ордена.
– Пане генерале, - сразу же предупредил я, - я плохо говорю по-польски, и, наверное, вы останетесь не совсем довольны моими ответами.
Улыбнувшись, Главком сказал, что прекрасно меня понимает, однако просит, чтобы я отныне говорил только по-польски: это совершенно необходимо, поскольку я буду служить в Войске Польском.
Я, как мог, рассказал ему о своей службе в Красной Армии, о сражениях, в которых участвовал. В свою очередь Роля-Жимерский познакомил меня с планом создания Войска Польского. Первая его армия уже участвовала в боях в составе 1-го Белорусского фронта. В стадии формирования находилась 2-я армия и намечалось создание 3-й.
– У нас будет большое войско! - воскликнул Главком. - Наш великий сосед - Советский Союз - окажет Польше помощь в строительстве ее вооруженных сил.
Очень скоро враг ощутит на себе силу удара польского жолнежа!{11}
Последние слова он произнес с большим чувством. Затем, обращаясь ко мне, сказал:
– Поскорее надевайте польскую форму. Вы будете всего лишь пятым в нашей генеральской семье! А теперь, - глянул он на часы, - прошу меня извинить: тороплюсь на заседание правительства. Познакомьтесь пока с начальником нашего Главного штаба генералом бригады{12} Владиславом Корчицом.
Быстрой, легкой походкой он вышел из кабинета, оставив меня наедине с теми мыслями, которые навеяла наша первая встреча. Я знал, что Главком был генералом еще в старой польской армии и занимал в ней руководящие посты. Во времена гитлеровской оккупации он скрывался от немецких властей, жил нелегально, участвуя в создании сил Сопротивления. Когда Польская рабочая партия в январе 1944 года реорганизовала Гвардию Людову в Армию Людову, Михал Жимерский, известный тогда под кличкой "Роля", декретом Крайовой Рады Народовой был назначен ее командующим. Эту конспиративную кличку он добавил к своей настоящей фамилии.
Войдя в небольшой кабинет начальника Главного штаба, я увидел за столом, заваленным ворохом бумаг и карт, богатырского сложения человека, в самой фигуре которого чувствовалась безупречная строевая подтянутость. Мне сразу как-то понравились строгие черты его лица, крупный орлиный нос, высокий с залысиной лоб и теплый, дружелюбный взгляд больших карих глаз. Беседа наша с первых же слов приняла товарищеский характер: казалось, мы давно уже знаем друг друга и можем обо всем говорить откровенно, понимая все с полуслова.
От Корчица я узнал самые свежие новости. Оказалось, что как раз накануне моего приезда в Люблин закончились тяжелые бои за освобождение Праги - восточного предместья Варшавы. В этих боях участвовала и вновь отличилась дивизия имени Тадеуша Костюшко. Вся 1-я польская армия передислоцировалась теперь в район Варшавы для подготовки к боям за освобождение польской столицы.
– Вам придется несколько задержаться в Люблине, - предупредил меня Корчиц. - Руководители правительства вылетают в Москву на переговоры, в том числе и по вопросам о помощи в строительстве наших вооруженных сил. Предполагается создание новых воинских формирований. Естественно, произойдут некоторые перемещения и на должностях высшего командного состава, от чего зависит и ваше назначение. Понимаю, что фронтовику скучно сидеть без дела, но, ничего не поделаешь, придется ждать. Советую пока осмотреть город. Может быть, заглянете и в Майданек...
Вечером в номер плохонького отеля, в котором я остановился, пришел портной. Маленький, щупленький, он, встав на цыпочки, снял с меня мерку. Не уставая нахваливать свое портновское искусство и сотни пошитых им в прошлом генеральских мундиров, он заверил, что и мой будет "первша класса".
Действительно, через два дня я надел отлично сшитую, хотя и непривычную для меня форму генерала бригады. Однако я быстро освоился с ней и чувствовал себя легко и свободно. Единственное, что первое время смущало меня, повышенный интерес, который она вызывала у жителей Люблина: польских генералов они видели реже, чем советских.