Товарищи
Шрифт:
— Можно, можно!
— Здравствуй, Оля! С праздником!
— И тебя тоже. Проходи, садись.
— Ничего. Я на минутку. — Он говорил с Олей, а сам все время держал обе руки за спиной. — Я проведать зашел и узнать, как ты себя чувствуешь.
«И почему он не протягивает руку? — удивилась Оля. — Обе держит за спиной… Может, обжег? И двигается как-то странно».
— Лучше стало, — приветливо ответила она. — Через несколько дней выйду. Садись. Вот на этот табурет.
Жутаев
— Это от нас с Баклановым. Можно?
Оля улыбнулась и кивнула головой.
Если от пакетика Жутаев избавился быстро и удачно, то что делать с тюльпанами? Выручила Оля:
— Ох, какие у тебя тюльпаны! Красные да крупные…
— На!
Он неловко и торопливо протянул букет.
— Ну зачем? Ты же себе купил, а отдаешь мне. Не нужно. Поставишь в общежитии в стакан.
Жутаеву очень хотелось сказать, что тюльпаны он купил для нее, что он очень долго стоял возле цветочницы, стараясь выбрать лучший букетик.
— Да я же не себе… Честное слово, не себе. Возьми.
Он осторожно положил букетик Оле на подушку и, словно закончив трудную работу, облегченно вздохнул.
Оля взяла цветы и стала перебирать лепестки одного тюльпана, потом — другого, третьего и вдруг сказали, будто жалуясь на кого-то:
— Я с Мазаем поссорилась.
— Ну! — удивился Жутаев.
— Правда.
— Из-за чего?
— Так. Поругались, и все. Раньше дружили, а теперь… В общем, поняла я, что он за человек. Дружбе конец.
— А может, зря? — не совсем уверенно спросил Жутаев.
— Борис… Боря, я хорошо его узнала…
— Нет, подожди…
— Не уговаривай, ничего не выйдет, — прервала его Оля и начала снова перебирать лепестки цветка. — Боря!
— А?
— Ты на меня не сердишься? Только по правде скажи — я не обижусь, вот даю слово!
— Нет. А за что?
Побледневшие щеки Оли вдруг покрылись густым румянцем:
— Я тогда насмехалась над тобой… Помнишь? Конечно, помнишь. Ох, и дура же я тогда была! Не сердись, Боря!
— Да нет, Оля, нет! Это же все было несерьезно.
Оля продолжала теребить цветок.
— Я только потом поняла, какой ты… хороший…
— Оля! — прервал ее Жутаев.
— Нет, подожди, Боря. Ты самый… ну, такой простой, откровенный…
Она оторвала взгляд от тюльпанов, посмотрела на Жутаева. и он впервые заметил, что глаза у нее синие и… красивые.
— Знаешь что, Боря?
А Мазай в это время стоял на карнизе за окном, прижавшись к стене, и слышал весь разговор. Когда Оля предложила Борису дружбу, Мазай стиснул зубы, спрыгнул на землю и начал раздумывать, куда идти.
Вдали показалась группа молодежи. Узнав форму трудовых резервов, Мазай спрятался за куст акации. Это были ученики третьего училища, среди них Бакланов, Коля, Сережа, Наташа и Надя. Они прошли мимо Мазая, почти касаясь ею. И, когда ребята скрылись за дверью, Васька снова подошел к окну и прислонился к стене.
Из палаты донеслись веселые голоса. Сережа что-то рассказывал, смеялась Надя. Мазаю стало грустно. Одиночество становилось невыносимым. Его потянуло к друзьям, в палату. «А какие они мне друзья?» — подумал Мазан и тихо побрел от окна.
Он живо представил себе всех, кто был сейчас в гостях у Оли, ясно видел знакомые лица, слышал их разговоры. «Дурак я, дурак! — обругал он себя. — Поссорился с Ольгой. Ушел. Да разве только с Ольгой? Со всеми перессорился: и с Сергеем, и с Баклановым, и с Колькой… Вон Жутаев, тот ни с кем не ругается, со всеми в дружбе. Ну и пускай…» Он даже вздрогнул от неожиданности, услышав голос Батурина:
— Ты что здесь бродишь?
— Я?.. В больнице был, товарищ секретарь.
— У Писаренко?
— Да.
— А сейчас что же, у нее никого нет?
— Почему? Полна палата.
— А ты бродишь один? Странно, — удивился Батурин. — Пойдем к ребятам. В коллективе, как говорится, и работать спорен и отдыхать веселен.
— Спасибо. Идите. А мне к одному пареньку сбегать еще нужно.
— Ну, это другое дело.
Батурин пошел в больницу, а Мазай не спеша побрел в общежитие.
ПОСЛЕДНЯЯ ОШИБКА МАЗАЯ
— А вы, Василий Мазай, серьезно продумали все это?
— Думал, товарищ мастер.
— Не зря затеваете?
— Не зря, товарищ мастер. Надоело.
— Ну-ну, смотрите, — сказал Селезнев и положил лист в карман. — Будем решать.