Товарищи
Шрифт:
Стоп! Кажется, заехал… Тут пилить нельзя, а то обпилишь разметку.
У окна тиски Кости Назарова. С утра, первый час, Костя обыкновенно работал старательно. Потом ему начинало казаться, что он стоит у верстака уже очень давно и вряд ли имеет смысл продолжать это занятие.
Ну что? Ну, сделает он молоток с круглым бойком. А зачем его, собственно, делать своими руками, когда можно выпросить у матери семь рублей двадцать копеек (мастер сказал, что это государственная цена молотка) и купить его в магазине. По плану надо затратить на молоток двадцать часов. Почем же это у них в училище расценивается час Костиной работы? Семь двадцать, деленное на двадцать… В общем, приблизительно тридцать пять копеек. Негусто! Он-то лично, Костя Назаров, ценит свое время гораздо дороже.
Вообще, делать молотки — это не работа. Подумаешь, инструмент, последнее слово техники! Гвозди заколачивать. Уж если что-нибудь делать, так по-крайней мере, чтобы все пальцами указывали. Какую-нибудь машину, которая дает тысячу процентов нормы. Тут бы Костя показал себя. А по мелочам он не станет размениваться…
— Покажи-ка, что у тебя получается? — раздается над его ухом голос мастера.
Мастер быстро взглянул на поковку, затем сразу перевел взгляд на Костю:
— Почему без ремня?
— Жарко.
— По вашей работе не видно, чтобы вам было особенно жарко. Вы что ж, не поняли, когда я объяснял.
— А чего тут понимать? Что, я молотка не видал?
Мастеру Матвею Григорьевичу двадцать три года. Он сам кончал это же ремесленное училище шесть лет назад. Он великолепно знает учеников типа Кости Назарова. Именно поэтому он не выходит из себя в ответ на Костину грубость, а становится еще вежливее.
— Не сомневаюсь что вам приходилось встречаться с молотком. Но это, вероятно, были случайные встречи. Разметка на вашей поковке обпилена. Отверстие высверлено неверно. Как теперь собираетесь поступать дальше?
— Еще не думал.
— А вы подумайте. Я подожду. У меня время есть. Вы же у меня один такой: простых вещей не понимаете. Другие, как видите, справляются.
Глядя в упор на Костю, Ильин стоял и ждал.
Долго этого вынести нельзя было.
Костя сказал:
— Матвей Григорьевич, дайте мне другую работу.
— Попроще ничего нету.
— Нет, мне посложнее. А то чего этой чепухой заниматься?
— Конечно, для нормального ученика не сложно, — согласился мастер. — То-то вы эту чепуху запороли. Придется вам задержаться на учебных операциях, а группа уйдет вперед.
— Какие это учебные операции? — обиделся Костя.
— Ну, будете пилить пластинки, резать ножовкой трубу… Во всяком случае государственного заказа вам доверить нельзя. Что же касается плана, который группа должна выполнить, то, я думаю, здесь найдутся товарищи, сумеющие восполнить пробел.
Ильин говорил медленно. Он знал, что каждое его слово хлещет Костю Назарова по самолюбию. Он точно знал, что на таких ребят абсолютно не действуют крики, уговоры и прямое обращение к их сознанию. Больше всего на свете они не любят оставаться в тени, терпеть не могут, когда их считают бездарными посредственностями; готовы реветь, когда видят, что их презирают.
Костя осторожно посмотрел на своего соседа справа.
Справа работал Сережа Бойков. По его лицу трудно догадаться, слышал он что-нибудь или нет. Во время работы чаще всего его губы сложены трубочкой: Сережа знает, что свистеть в мастерской неприлично, а свистеть хочется, поэтому он бесшумно дует на разные мотивы.
Он работает с удовольствием, потому что вокруг работают его товарищи. Пять лет Сережа прожил в детском доме и не представляет себе, как можно жить без друзей, которые всегда под рукой.
За молоток он спокоен. В детском доме он кое-что мастерил, и держать в руках напильник ему не впервой. Мастер Матвей Григорьевич тоже воспитывался в детском доме. Ну что ж, и Сережа может стать мастером. Вообще-то он еще как следует не задумывался над своим будущим. Всё как-то времени нет: то — то, то — другое. Да и чего особенно беспокоиться? Раз у всех получается биография, значит и у него получится. После молотка, кажется, дадут делать ножовку; не заметишь, как и время пролетит.
С будущего года они пойдут на завод (с первой же получки он купит себе кило халвы). Вот было бы здорово так всей группой уже и не расставаться. А то ему всегда немножко тоскливо: только сживешься с ребятами, глядишь — и разъедутся в разные стороны. Жили б в одном городе, кто на квартире, кто в общежитии, — в гости можно было б пойти. В свои пятнадцать лет он очень мало бывал в гостях: родственников у него нет, а когда заходишь в общежитии из своей комнаты в другую к ребятам, то это всё-таки не настоящие гости.
Звал, правда, к себе домой Костя Назаров, но неохота к нему итти. Чего он, действительно, дурака-то валяет? Работать не хочет и мастеру нагрубил… Надо будет с Петей Фунтиковым и с ребятами поговорить…
Вечером, узнав всё, Фунтиков спросил Сережу:
— Ты говоришь, он тебя сегодня в гости звал?
— Вообще звал. Хоть сегодня, хоть когда.
— У нас что завтра? Воскресенье? Позови Назарова к нам.
— Куда это — к нам? — удивился Сережа.
— В общежитие, в нашу комнату.
— В гости, что ли?
— Ну, в гости. Как хочешь называй. Печенья надо купить.
— Это такому парню печенье? — задохнулся Сережа.
Печенье он всё-таки купил, но на стол не положил, а спрятал под подушку.
Костя пришел, когда все четверо были в сборе. Это несколько удивило его, но в конце концов ему было всё равно.
— Здорово, ребята! Общий поклон! — сказал он, останавливаясь в дверях.
— Заходи, — пригласил его Сеня Ворончук.
— Шикарно живете.
— А разве дома хуже? — спросил Сеня.
— Спрашиваешь! Тут над тобой никого нет, сам себе хозяин, а там на каждом шагу мать. Одних слез за неделю не оберешься. Да зачем так, да зачем этак, да что ж это будет… Тьфу!
— Это ты на кого? — полюбопытствовал Митя.
— Да нет, она тетка хорошая. Если, конечно, не распускать.
— Рассказать бы ей, как ты ее обзываешь, — Фунтиков посмотрел на Костю недобрым взглядом.
— Так я же шутя, — поправился Костя. — А вообще у нас в городе с родными попроще, чем у вас. У вас, говорят, взрослому сыну в ухо могут заехать, а он отвечает: «Спасибо, маманя, за науку»…