Товарищи
Шрифт:
Лепные украшения и картины на потолках были прекрасны; Мите они казались явлениями природы: действительное небо, и по нему летают младенцы с крыльями, настоящие фрукты и настоящие облака.
Он хотел найти Таню и показать ей всё это, но она куда-то исчезла. Только в зрительном зале он увидел ее через несколько стульев от себя. Они сидели на балконе. От люстры нельзя было оторвать глаз; и она тоже была как явление природы, не мертвая вещь, прикрепленная к потолку, а сказочное растение, выращенное волшебником. «Всё это, конечно, чепуха», — попробовал одернуть себя Митя, но представить
Он посмотрел на Таню и хотел указать ей пальцем на люстру, но Таня в это время смотрела на занавес, а когда Митя тоже посмотрел на занавес, она уже любовалась люстрой. Потом свет угасал в люстре медленно-медленно.
Заиграл оркестр.
В таком театре Митя был впервые в жизни. Его как будто взяли на руки и понесли далеко и высоко в такое место, где каждая следующая секунда сулит неожиданности. Здесь ничего нельзя предвидеть заранее, что с тобой произойдет.
Сначала было страшно, что артисты поют, а не разговаривают; хотя он много раз слушал по радио отрывки из опер, но тут люди ходили по сцене на его глазах и пели друг другу. В некоторых местах он терял нить действия и ему становилось скучновато, но кругом — и на сцене и в зале — было столько вещей, на которые так интересно смотреть, что скука не ощущалась, просто внимание переключалось на другое.
Нравился Мите самозванец. Когда он удирал через окно корчмы, Митя был с ним, торопил его, чтоб его не догнали.
В антракте, после знаменитой сцены у фонтана, Митя подошел к Тане и сказал:
— Давай погуляем.
Если б не самозванец, Митя никогда не решился бы сказать эту фразу. Они гуляли по фойе, и Митя старательно обходил ту стенку, где было зеркало.
— Нравится тебе люстра? — спросил он.
— Почему именно люстра? — пожала плечами Таня. — Я, кажется, пришла смотреть «Бориса Годунова».
— Конечно, — смутился Митя. — Но, между прочим, люстра тоже замечательная.
— Нэлепп хорошо играет, — сказала Таня.
— Ты что, его знаешь? — спросил Митя.
— Ни капельки.
— Да, мне тоже понравилось, как он играет, — сказал Митя. — Самозванца, между прочим, потом поймали и казнили.
— Известно без тебя, — ответила Таня. — Я проходила историю.
— Сколько осталось до нашего вечера? — спросил Митя, чтобы переменить тему.
— Восемь дней.
— Я завтра к директору завода иду.
— С письмом?
— Почему с письмом? Лично надо побеседовать. Ты на каникулы домой едешь?
— Еще не решила. У меня ж там родных нет.
— С тобой Фунтиков не говорил?
— Нет. А что?
— Да он ребят подговаривает ехать к нему в Отрадное.
— Чего я там не видала?
— Вот с тобой никогда нельзя по-человечески поговорить, — громко сказал Митя, потому что как раз в это время его оттерли от Тани и раздался третий звонок.
В следующем антракте поговорить уже не удалось. Ребята потащили Митю пить газированную воду с сиропом, а потом рассматривали фотографии загримированных артистов.
После конца спектакля Митя оказался рядом с Таней Они спускались по лестнице. Мите хотелось, чтобы лестница была подлиннее. Ему надо было рассказать Тане, как ему понравился театр, спектакль, Нэлепп; надо было объяснить, что Фунтиков приглашает не в гости, а просит ребят помочь колхозу достроить электростанцию.
Таня спускалась по лестнице слишком быстро, и хотя было шумно, Митя отчетливо слышал, как ее каблуки стучат по ступенькам.
Он спросил:
— Ты коврик закончила?
— Нет еще, — ответила Таня. — Неохота.
Впереди оставалось всего два марша лестницы, уже видны были ребята, стоящие вокруг воспитательницы.
— Зря, — сказал Митя. — Красивый коврик.
— Правда? — удивилась Таня.
И они уже были внизу.
Восемь дней, оставшиеся до вечера, заполнились хлопотами. Занятия, работа в мастерской и тысяча мелких дел, связанных с вечером встречи.
Ходили Митя и Сережа приглашать директора завода. На улице была теплынь, но они выпросили у воспитательницы парадные шинели. Заранее условились, кто что будет говорить, но, конечно, всё получилось иначе, чем они предполагали.
Митя хорошо помнил свою фразу: «От имени дирекции, партийной и комсомольской организации приглашаем вас, Степан Игнатьевич, на вечер встречи с учениками двадцать восьмого ремесленного училища». Сережа Бойков должен был подхватить: «Как бывшего ученика нашего училища просим прийти вас, Степан Игнатьевич, непременно. Начало в девятнадцать часов». Дальше Митя протягивает красиво отпечатанный билет, оба хором говорят: «С приветом» — и уходят.
В приемной секретарша попросила их снять шинели и подождать. Митя вел себя солидно и с достоинством, он сел на стул у стены, а Сережа растерялся оттого, что так быстро сбылась его мечта: на дверях кабинета бы то написано «Директор завода С. И. Вавилин», и этот С. И. Вавилин кончил то же ремесленное, в котором сейчас учится Сережа Бойков.
Минут через десять раздался звонок из кабинета, секретарша заглянула туда и, выйдя, сказала:
— Заходите, товарищи.
Митя и Сережа переступили порог кабинета.
Хуже всего, что не было ни одной секунды на то, чтоб осмотреться.
Сделав два маленьких шажка, Митя обратился к седому полному человеку с недовольным лицом, сидевшему в кресле у стола.
— От имени дирекции, партийной и комсомольской организации приглашаем вас, Степан Игнатьевич…
— Это ко мне, ребята, — сказал голос слева, и Митя, обернувшись, увидел молодого мужчину; расхаживающего по кабинету.
Повторять сейчас всё с начала Митя от смущения не стал, а только протянул сразу билет, и Сережа, сбившись, подхватил:
— Начало в девятнадцать часов.
Затем они хором сказали:
— С приветом.
Вавилин весело рассмеялся.
— Запутались?
— Немножко, — сказал Митя.
— Токари?
— Мы слесари-инструментальщики.
— Ну, садитесь, слесари-инструментальщики. Как там у вас Виктор Петрович живет?
— Хорошо.
— А Василий Яковлевич?
— Тоже. Он сказал, чтоб вы непременно приходили на вечер.