Традиции & авангард. Выпуск № 1
Шрифт:
Смутно припоминаю, что, кажется, Серёжке Тюленину удалось удрать из клуба в тот чёрный день первого января.
Здание тюрьмы не сохранилось, на её месте была построена почта, ныне лишённая даже мемориальной доски, железная арка над Колхозным рынком, на которой был повешен предатель Фомин, тоже исчезла.
Домик Кошевого украшен двумя мемориальными досками, но внутри уже давно работает контора то ли по правам детей, то ли по их защите. Калитка открыта, внутри по периметру растут кусты, слива догнивает под деревом,
– Что вам здесь надо? – скучно спрашивает работница конторы.
– Мы писатели, – привычно отвечаем.
Клуб имени Горького – он на Первомайке, мы едем туда неторопливым троллейбусом. Снаружи здание грязно-зелёное, а фасад неожиданно выкрашен в розовый. Рядом закрытая шахта имени Сергея Тюленина, вход украшен бюстами его и Олега Кошевого. Нелогично.
– Этого, как любимчика, всюду ставили, – машет рукой Александр Иванович.
Казаки долго изнутри открывают нам дверь – не могут найти ключ. В помещении темно и холодно. Примерно так же, как тогда.
– Тут ничего не изменилось, – говорит атаман. – Как было, так и осталось: сцена, балкон, плиты, деревянный пол. Кресла, конечно, заменили. Фильм Герасимова тут снимали.
Я поднимаюсь на сцену, и деревянные ступеньки почти не скрипят. Они неожиданно узки для клубного размаха с его высоченными потолками и широкими окнами. Сбоку две гримёрки, над залом нависает балкон, во время концерта там сидели немецкие офицеры.
В зале пусто и гулко от вытоптанной истории. Только стены остались теми же, и глаза цепляются за них в попытке различить былые тени. Внутри пахнет заброшенной улицей.
На втором этаже когда-то была библиотека, оттуда не вылезал Ваня Земнухов. Сейчас там так же пусто. Из окна видно терриконы шахты № 5. Мемориал «Непокорённые» не видно.
После экскурсии по клубу казаки позвали нас на чай в столовую, где большое блюдо покрывали неаккуратные бутерброды с паштетом и колбасой, а в половине трёхлитровой банки застыли жёлтые помидоринки.
Чай тёмной массой укрывал дно пластиковой бутыли, звался «дымкой» и приятно пах самогоном. Всем хватило по три рюмки. Вторую с молитвой – за погибших.
– И что, вы прямо настоящий писатель? – буйно восхищался казак. – А я за жизнь только три стихотворения написал.
Я опасалась, что он захочет их прочесть московской гостье, и теснила к двери своего спутника.
– Погоди, сейчас пойдём! – отбивался Александр Иванович.
– Проводи, – говорит казаку атаман.
Здесь есть памятник не только погибшим подпольщикам, но и первым коммунистам Краснодона. Он недалеко от клуба, на пустыре рядом с электровышкой в шесть тысяч вольт. Нас ведёт представитель местного казачества.
– А там за вышкой – памятник казакам. То есть понимаешь, на одном пятачке памятник палачам и жертвам.
– То-то между ними такое сильное напряжение… – киваю на вышку.
Казак застывает столбом: замечание пробрало его до мозга костей, и если раньше он мог сомневаться, то сейчас признал во мне настоящего писателя.
– Это дар! – восклицает он и предлагает отвезти нас к шурфу.
Дождь зарядил, и мы не отказываемся.
Непокорённые
Ехали мимо школы Ворошилова, она нынче перестроена, но, кажется, тоже имеет личный молодогвардейский музей. И 22-я имеет музей и тоже перестроена. Вообще школ в городе много, раньше я, исходя из романа Фадеева, думала, что только две.
Дождь моросил с неохотой, но лобовое стекло всё же заливало, и единственный работавший перед пассажиром дворник положения не спасал. Чтобы видеть дорогу, водитель-казак почти лёг на плечо Александра Ивановича, я тихо радовалась, что сижу сзади, а не на почётном переднем сиденье, подпирая могучий казачий бок. Положение усугублялось тем, что стёкла запотевали – Александр Иванович заботливо протирал лобовое платочком.
Почему-то я всегда думала, что место казни ребят находится на горе, а дорога петляла под уклон, и вдали уже показались три неровных зубца обелиска, что окружает шурф.
Казак не остановился возле начала аллеи, а подвёз вплотную, и, преодолевая чужое благородство, чтобы сделать всё как надо, мне пришлось идти назад к камню с надписью «1943» и оттуда шагать к шурфу. Высились над ним зубья обелиска, и скатывался к нему рыжий бок террикона. Вдали тарахтели мои спутники, а я шла в одиночестве и молчании, как того хотела.
Моё траурное шествие прервал всё тот же казак. Он возмущался тем, что вандалы побили плафоны на фонарях.
– Вот-вот, видишь? – кивал он на ближние фонари. – А зачем? Для чего?
Я не выдержала:
– Товарищи, а давайте молча?!
Брусчатка перед памятником разрисована радостными ромашками и солнышками. Гранитные фигуры застыли в мучительном падении.
Это место знакомо мне с раннего детства. Эти имена я знаю наизусть и каждую жизнь могу рассказать вкратце, а длинно там не было. Только в полной тишине необходимо подойти туда, где они перестали быть. Уля, Тоня, Саша, Ваня, Витя, Серёжка…
Отверстие в земле накрыто решёткой, а сверху – плитой с памятной надписью. «15, 16 и 31 января 1943 года были казнены фашистами и сброшены в шурф шахты № 5 участники подпольной молодёжной организации «Молодая гвардия».
– Там музей сначала хотели сделать, – говорит Александр Иванович. – Подземный. Потом решили, что с нервными экскурсантами много возни будет.
– И засыпали, – киваю я.
– Нет, просто решёткой заложили. Как ты его засыплешь? Это обратно весь террикон скидывать. Под решёткой темнота, но я кожей чувствую, как там глубоко.