Трагедия капитана Лигова
Шрифт:
— Мэйл! — позвал из прихожей Белов. — Пора идти!
— Да, мистер кэп! — Джо повязал шарф вокруг шеи, и ему показалось, что его вновь обняли горячие руки девушки.
— Фрол Севостьяныч! — окликнул Клементьев боцмана, следившего за матросами, работавшими на палубе. Как всегда, перед приходом в порт Ходов делал на судне тщательную уборку. Сказав что-то одному из матросов, он неторопливо, чуть переваливаясь с ноги на ногу, поднялся к капитану. Георгий Георгиевич смотрел, как рука боцмана крепко ложится на поручни трапа, и подумал с уважением: «Крепкий старик».
Ходов взглянул на капитана маленькими спокойными глазами. Во всей его широкой, приземистой фигуре была уверенность, которая приходила к боцману только тогда, когда он находился на судне. Клементьев вынужден был признаться, что он завидует выдержке боцмана. Капитан волновался — как его встретят в бухте Чин-Сонг? Об этом он и сказал боцману:
— Как думаете, Фрол Севастьяныч, прогонят они нас? Боцман достал трубку, набил ее табаком.
— Людишки черствые на поверку оказались. Мы, можно сказать, их с того света вернули, а они даже…
Ходов взмахнул набитой трубкой и сунул ее в рот. Капитан и боцман вспомнили расставание со спасенными рыбаками, требования корейского начальника. Все это не предвещало ничего хорошего.
— На берег никого без моего разрешения не пускать, — приказал Клементьев. — Матросы могут по глупости кого-нибудь обидеть, и тогда нам придется уйти.
— Угу, — согласился боцман и, взяв трубку в руку, ткнул ею в сторону приближающегося берега. — Станем на рейде?
— Да! Петер, не отрывая взгляда от компаса, внимательно прислушивался к разговору капитана с боцманом, но всего понять не мог. Одно было ясно — речь идет о береге. Абезгауз досадовал на себя, что мало приложил старания для изучения русского языка.
— Приготовь корейскому начальнику подарки, — продолжал Клементьев и, потерев переносицу, подумал, что лучше взять. — Так, бочонок рому, корзинку фруктов — покрупнее да поярче, ну, и…
Он умолк, думая, что бы еще преподнести. Боцман выручил капитана из затруднения:
— Презентуйте ему нашу русскую морскую форму.
— Ну и додумался, — рассмеялся Клементьев. — В матросы к себе хочешь его взять? — Но тут же умолк. Предложение боцмана ему понравилось. В преподнесении формы был символ дружбы, и Клементьев весело закончил: — Будет по-твоему. Отбери лучший бушлат и все, что положено. Я дам одну из своих фуражек.
— Капитан! — раздался голос Абезгауза. — Мы входим в бухту!
— Держите в центр, где стояли в прошлый раз, Фрол Севастьяныч, готовься отдать якорь!
Боцман сбежал с мостика. Клементьев приказал в машину убавить ход до самого малого. «Геннадий Невельской» проходил мимо высокого, отвесно спускавшегося в воду склона сопки. Перед Клементьевым открывалась глубоко вдававшаяся в берег бухта и поселок у самой воды. Вода в бухте была спокойной. От нее шло холодное синеватое сияние. У берега стояли рыболовные суда с убранными парусами. Приход «Геннадия Невельского» был сразу же замечен. На берегу собрался народ. Люди оживленно жестикулировали, показывая руками на китобоец. Клементьев рассматривал корейцев в бинокль. Беспокойство его росло. По всему было видно, что жители Чии-Сонга обеспокоены приходом русского судна.
Едва якорь расколол синеватое зеркало воды и с всплеском погрузился в глубину, Георгий Георгиевич торопливо сказал:
— Шлюпку на воду!
Клементьев ушел в каюту и, надев парадный мундир, проверил документы, удостоверявшие, что он владелец китобойного судна. Когда капитан вернулся на палубу, он увидел, что на берегу собралось еще больше народу.
— Все готово! — доложил Ходов.
Клементьев спустился в шлюпку, на веслах которой сидели трое матросов. Ходов поместился рядом с капитаном на корме и скомандовал:
— Весла на воду, навались!
Георгий Георгиевич смотрел на берег и говорил боцману:
— Пойдешь со мной, Фрол Севастьяныч! Матросам от шлюпки никуда не уходить. Ты, Андреев, будешь за старшего!
— Есть! — ответил курносый матрос с черными как смоль волосами. Он старательно налегал на весла, на лбу выступили мелкие капельки пота. Клементьеву нравился этот всегда живой, неунывающий матрос. Он еще ни разу не видел Андреева грустным. «Только зачем он усы отрастил, — подумал Клементьев, — старят они его. Надо приучить всех матросов бриться, Как англичане».
Неожиданно для себя он спросил Андреева:
— Усы тебе не мешают?
— Греют, ваше благородие, — обнажил в улыбке мелкие зубы матрос.
— Если бы я был на военном судне, — нахмурился Клементьев, — я бы приказал тебе их сбрить.
— Виноват, — проговорил Андреев, и в глазах его замелькали озорные огоньки. — Какой же матрос без усов?
Но Клементьев не успел ответить. Шлюпка подходила к берегу. Матрос, сидевший ближе к носу, выпрыгнул в воду и подтащил шлюпку дальше на песок. Шумевшие на берегу корейцы умолкли. Наступила напряженная тишина.
Корейцы, одетые в ватные тужурки, соломенные туфли, чем-то напоминавшие русские лапти, стояли плотной стеной и настороженно смотрели на Клементьева и боцмана, ступивших на берег. Георгий Георгиевич попытался завязать разговор:
— Здравствуйте! Альён хасимника! — вспомнил он слова спасенного рыбака.
Но ни его приветствие, ни дружеская улыбка не нарушили молчания рыбаков. Клементьев увидел, что перед ним одни мужчины и юноши. Женщин не было видно, а дети и подростки стояли за спинами взрослых. Толпа была настроена явно враждебно. «Что за черт!» — выругался про себя Клементьев и шагнул вперед.
— Где у вас старшина, начальник?
Он сделал еще шаг вперед, но тут раздался окрик:
— Соот! [39]
По тону, каким было произнесено это слово, Клементьев понял его значение. Он остановился и усмехнулся: «Радушный прием». Толпа раздвинулась, и к Клементьеву подошли два рослых корейца в темных шинелях и кепи, обшитых галунами. Один из них сказал:
— Пава гатчи габседа [40] .
Свой приказ он сопроводил поясняющим жестом. Лицо его ничего не выражало, но глаза смотрели так, что Клементьев подумал: «Этот готов на все».
39
Соот — стой (корейск.).
40
Нава гатчи габседа — пойдём со мной (корейск.).